В. Ермаков - Грани теней. Повесть

– Но ты ведь знал, на что идешь, – натужно резюмировал Николай Афанасьевич.

Он пристально вглядывался в лицо Палина, надеясь увидеть в нем черты своего родного брата, который говорил пафосом брата, но чужим голосом.

– Сейчас страсти кипят вокруг участка земли в нашем городе. Я хочу здесь построить аквапарк. Говорил с губернатором на эту тему, но он отнесся несколько скептически к моей затее. Его больше заботит обустройство площади на набережной нашего пруда. Я был прошлым летом в аквапарке в Казани. Вот это комплекс! Круглогодичное купание и загар. У кого не хватает денег на море, могут спокойно пару недель провести в аквапарке даже зимой. К ним едут из соседних городов, из соседних республик. Вся ближняя инфраструктура под этот аквапарк заточена. Отели, магазины, автостоянки. Ты представляешь, Николаша, какой оборот городу с этого можно иметь. И вот тут-то какая-то глухая стена непонимания. Земельный участок пока принадлежит городу – это уже огромный плюс. Деньги есть, чтобы начать строительство, даже проект можно взять казанский. Необходимо губернатора склонить на свою сторону. По его же памятнику-набережной туристы приезжие гулять будут – любоваться. Дополнительные деньги у центра только он выпросить сможет. Но вот уперся – и ни в какую. Слышал, что вокруг него москвичи-танцоры хороводы водят, чтобы на этом месте еще один торговый комплекс воздвигнуть. А кто там покупать будет? И так уже восемь штук стоят полупустые. Продавцы меж собой в компьютерные стрелялки играют: отдел на отдел. Ты прости меня, Николаша, что на тебя все это вываливаю, выговориться хочется, – Палин взял его за руки. – Мне один год остался, на второй срок вряд ли оставят. Поэтому времени мало, а хорошей поддержки нет. Аквапарк стал бы жемчужиной нашего города и хорошим дополнением к городскому бюджету. А там можно и дороги в порядок привести, новые садики понастроить, школы, больницы. Ой! Что-то мне нехорошо стало. В последнее время сердце стал ощущать. Раньше не беспокоило, а тут как-то разом.

– Ты бы прилег, – Николай тихонько подтолкнул его к кровати, – ты никогда не жаловался на сердце. Тебе надо подлечиться и хорошо отдохнуть.

– Пожалуй, ты прав, что-то я перенервничал сегодня, – Палин присел на краешек кровати. – Николаша, ты бы не мог мне принести метаксу? Во рту от этих лекарств язык к небу присох.

– Я думал о коньяке, когда шел сюда, но побоялся, что доктор не разрешит, – Николай выглядел довольно смущенно.

– Конечно, не разрешит. Ты чуть-чуть, во фляжке моей – душегрейке.

– Хорошо, принесу.

– Вот спасибо. Иди, пожалуйста, я прилягу. – И он упал навзничь на кровать с широко открытыми глазами.

– Доктор! Скорее сюда! – закричал Николай Афанасьевич.

Дверь палаты распахнулась, вбежали два дюжих санитара.

– Пожалуйста, Николай Афанасьевич, – подошедший доктор взял его под руку, – вам не стоит больше здесь находиться, зрелище из малоприятных.

Николай Афанасьевич вышел из палаты, лицо его было бледно, руки мелко подрагивали.

– Голубчик, вам плохо? – Невзоров всмотрелся в его лицо.

– Это невозможно, – проговорил Сокольников, – этого не может быть.

– Все прошло хорошо, Николай Афанасьевич. Успокойтесь. Вы даже не представляете, как вы нам помогли, – доктор сам еле сдерживался.

Но Николай Афанасьевич словно не слышал его, нервно перебирал руками, пытаясь унять дрожь.

– Это невозможно, доктор! – вдруг громко воскликнул он. – Этот ваш подопечный знает мою семью и называет их так, как мой настоящий брат. Он знает про мою жену, про мою дочь, про их пристрастия. Он разговаривал со мной так, как мы обычно разговаривали с Петром. А про пневматическое ружье из нашего детства знали только мы вдвоем, и я не помню, чтобы мы когда-либо вспоминали про него. А про воробьев? Постойте, доктор. Он мог читать мои мысли. Ведь когда беседуют два человека, то у другого возникают ассоциации воспоминаний, которые опережают вопросы. В этих воспоминаниях присутствуют ощущения, образы, имена, которые может фиксировать второй беседующий. Я уже сталкивался с подобными явлениями. Это что-то из психологии и вербального общения.

– Да, да, вы правы, уважаемый Николай Афанасьевич, – доктор задумался, – но в нашем случае пациент ничем подобным себя не проявил во время так называемой сознательной жизни. Во всяком случае, его родственники не говорили о его такой феноменальной способности. Но я попробую еще раз побеседовать с его женой уже более предметно. Хорошо, Николай Афанасьевич. Вы нам очень и очень помогли. Может вам все-таки дать успокоительное? Верочка, дайте, пожалуйста, Николаю Афанасьевичу валерьянки. И очень вас прошу, Николай Афанасьевич, голубчик, никому не говорите об этой встрече. Это очень и очень важно. И еще. Мне бы хотелось, если, конечно, вы согласитесь, еще несколько раз провести подобные встречи. Так сказать, для чистоты эксперимента, чтобы отсеять все возможные недоразумения. Это очень важно.

– Да, конечно, доктор, я согласен помочь вам. Но ответьте, может быть, на самый главный вопрос для меня. Куда подевалась та, родная душа пациента?

– Увы, любезный Николай Афанасьевич. У меня у самого куча неразрешенных вопросов в этом деле. Вот с вашей помощью мы и будем решать их. Пока не хотелось бы привлекать еще кого-то. И я надеюсь на вашу добропорядочность, пусть это все останется в глубочайшей тайне.

– Да, да, доктор. Можете не беспокоиться. С вашего позволения я пойду.

– Хорошо. Мой водитель отвезет вас домой. И пожалуйста, Николай Афанасьевич, примите пустырник и постарайтесь хорошо отдохнуть. И еще. Может, вспомните из вашего далекого детства какой-нибудь не очень яркий эпизод с вашим братом? Такой эпизод, чтобы о нем мог знать только он и вы. Какая-нибудь шалость, проступок, о которых бы хотелось забыть и никогда не вспоминать. Только он и вы.

– Да, да, я понимаю, доктор. Я постараюсь что-нибудь припомнить. До свидания.

Невзоров посмотрел долгим взглядом на уходящего Сокольникова.

– Тяжело ему придется. Пережить смерть любимого брата, а тут еще эксперименты с потусторонним миром.

– Да, садизмом попахивает, доктор, – сказал подошедший из соседней комнаты капитан Устинович.

– Что делать? Наука требует жертв, – пожал плечами Невзоров.

– Но в данном случае жертвы не ваши.

– Как знать. На кону моя репутация. Либо я оставлю ярчайший след в психиатрии, и не только в психиатрии, но и в истории человечества, либо меня втопчут в грязь – и я стану посмешищем до конца своих дней. Ну а вы, Александр Витальевич, убедились в жизнеспособности моей гипотезы?

– Хм, – Устинович усмехнулся, – я попробую еще получить заключение гипнолога по этой встрече, анонимно. Посмотрим, что скажет специалист в области вербальных отношений.