Александр Бергельсон - Дядьки с неба

И кинулся, со всей злоб ы , потрясая огроменными кулачищами, Избу крушить.

За что и получил.

Илья даже присвистнул.

Неподъёмную тушу Страшилы отбросило как раз в промежуток над соснами лесными и сводом небесным.

А когда Страшила на землю опять громыхнулся, то был уже вовсе и не Страшилою, а отвратительного вида и запаха кучей горелого мяса.

Изба тем временем повернулась.

Теперь она стояла не окном, а дверью к поляне.

– Ну, что за народ? – Голос у Избы был явно расстроенный. – Тысячу раз гов о рено: просьба не беспокоить ! Заранее предупреждаю о возможных последствиях, вплоть до полного лишения, как жизни, так и сущности, – всё равно, лезут! Действительно: beata stultica aeternum: вечная, блаженная глупость. Видимо, нужны более действенные методы профилактики! Ничего не поделаешь: в конце концов, сами напросились …

Потом что-то громко щёлкнуло, и Илья почувствовал дикую боль в голове.

Одновременно с болью пришло чёткое осознание: и вправду, не пойду!

Жизнь дороже.

Но не тот Илья был человек, чтобы поддаваться.

Даже наоборот: боль в головушке лишь заставила Илью глубоко обдумать прямо счас перед ним происходящее.

Тем более что к Избе приближался новый гость.

Земля дрожала, деревья от страха словно бы стали ниже ростом.

Илья проверил засаду свою: надёжна ли?

Выходило, надёжней некуда.

И вышел на поляну Змей Горыныч; из голов его, числом три, вырывалось пламя, крылья, пошевеливаясь, лес шатали, будто сие – травинки.

Но Илья опять заметил некоторую странность.

Ничего из на пути попадавшегося, Змей не рушил.

Даже наоборот.

Шёл бережно, дышал осторожно, и хвостом шевелил с явным расчетом ничего вокруг не повредить вообще.

Встав в изрядной безопасной удалённости от Избы, Горыныч подал голос.

– О милости умоляю, дядюшка. – Проговорил Горыныч весьма просительным тоном. – Верните облик человечий! Сил нету более! Виноват я. Какое угодно наказание приму, только избавьте от облика драконьего и змейства!

– Нет. – Отвечала Избушка. – Сказано было: тридцать три века, изволь влачить существование соответственно проклятию. И вообще: раньше нужно было думать.

Изба замолчала.

Горыныч же заревел и заплакал во все три головы.

– Не трать время, племянничек. – Посоветовала Изба. – Что ты там должен делать по договору? Напомни.

– Напада-а-ать…

Горыныч утирал слёзы хвостом.

С хвоста капало на землю, ибо хвост уже был насквозь мокр.

– Вот и нападай.

Изба неожиданно куда-то исчезла, зато на её месте организовалось нечто круглое, явно неприступное даже на вид, цвета болотного и с дырками, из которых торчали устрашающего вида стреляющие штуковины.

Горыныч со вздохом напал, рыгая огнём.

Штуковины в долгу не остались.

Илья почувствовал сильный жар, и отполз под а ле: ну их, пусть выясняют без него, – мы это дело переждём в сторонке…

Огнём плевались взаимно и убедительно, рёв и грохот организовав такой, что уши у Ильи заложило напрочь.

– Первый! Первый! – Орала зачем-то Изба, ни к кому, на самом деле, не обращаясь. – Обходи справа! Не оголяй фланг! Не жди резерва! Атакуй!

Горыныч тряс головами, и тоже орал, причём, судя по крикам, остальные две головы считали свою левую соратницу исключительно редкой трусливой дурой.

– Опять она филонит! – Ругалась средняя. – Кто ж так огонь плюёт? Сколько раз тебе говорить: угол плевка рассчитывается по кривой, изогнутой куполом в небо! Чем кривее купол, тем дальше плевок!

– Не понимаю я всей этой дребедени. – Моргала левая длиннющими ресницами. – По мне, плевок – он завсегда плевок и есть.

– А чё ж тогда зажмуриваисси, плюяся? – Вмешивалась голова третья. – Ты ж даже и не глядишь, куды плювок целит!

– Естественная девичья робость перед войной. – Опять моргала левая. – Ах, как я устала от бессмысленной агрессии! Хочу на лужок! Хочу ромашку! Хочу, обрывая лепестки, тихонечко гадать: любит – не любит…

– Дура! – Хором отзывались средняя и правая. – Ду-у-ура!

Что, впрочем, совершенно не мешало военным действиям и Избы, и Горыныча.

Илья тихонечко хмыкнул.

Происходящее никак не походило на серьёзный бой.

Тем паче, что и никаких шибких последствий от сражения не наблюдалось, хотя вокруг давно уже должен был уже вовсю пожар бушевать, а воители славные исходить предсмертной мукой от ран.

– Играются! – Прошептал Илья. – Но зачем? Зачем?..

Тут огонь ударил по зарослям, где прятался Илья, да так плотно, что пришлось ему отползти подальше, ибо одёжа едва не вспыхнула, а лицо едва удалось защитить от ожога, рукой своевременно заслоняясь.

Впрочем, на лбу вскочил изрядный ожоговый волдырь.

Видимо, правила игры включали в себя любое баловство, с условием полного сохранения окружающей среды, но не включали безопасности подглядывающего.

– — – — – — – — – — – — – —

Никогда не приписывай человеческой зловредности того, что можно объяснить просто глупостью.

Джон Чертон Коллинз

– — – — – — – — – — – — – —

Когда всё стихло, Илья выглянул из засады своей.

Изба опять выглядела Избой, обычной и ничем не примечательной.

А вот трава вокруг оказалась изрядно пожжена и сильно вытоптана, да и деревья на опушке – кто покосился, а кто и повалился.

Но – интересно дело! – трава уже прорастала снова, прям на глазах, с завидной быстротой тесня и заменяя попорченную.

Деревья, как господа более степенные, оживая, залечивали раны вовсе даже не торопясь, вальяжно и вдумчиво.

Илья завертел головой в поисках Горыныча.

Вот он, горемычный.

Идёт, шатаясь, краем поляны, хвост переломан, крылья обгорели, и на всех трёх головах под правым глазом совершенно одинаковые глубокие ссадины с торчащим кусманом какой-то заржавленной железяки.

Слышно было, как Горыныч сквозь слёзы бормочет:

– Это ж естественное племянничье желание: дядины богатства! В чём же вина моя? Разве ж я сам? Принято так… а он? Разве ж можно? В Змея обратил – ладно, дело житейское. Но зачем же вот так ? Ни богатыря мне, поединщика, ни Зм е ицы, подруги: одиночество и полная невидимость для любых прочих форм сущего… к тому же – бессмертен! Горе мне! Горе!..

На этот раз голос был один, мужской, а вовсе даже не три разных женских.

Горыныч дошёл до края поляны, и растаял без следа, словно его и не было.

Илья потрогал обожженный лоб.

Волдыря от ожога больше не наблюдалось.

– Да уж. – Пробурчал Илья. – Шалунишки, блин.

Более всего удивляло Илью даже не сами имевшие место событья, а то, как ему, Илье, было безумно жалко Горыныча.

Понимаете: жалко, хотя – никогда бы в жизни не поверил Илья, скажи ему кто, что он может вот так вот, среди бела дня, пожалеть исконно вредящего людям Змеюгу.