Катерина Зверь - Суудэр-эдзен, владыка теней

Пуще прежнего рассмеялся суудер-эдзен, и протянул ему длинный и толстый волос ― добрая веревка из такого выйдет, сорок сороков диких лошадей удержать можно, в самый раз такой ветры связывать. Запечалился Нэхтэн, волос увидев.

– Что не весел, Нэхтэн-охотник? Или не тот волос я принес тебе? ― спрашивает суудер-эдзен. ― Чай, ты пока с великаном дрался, какой―нибудь другой волос приметил?

– Не приметил я другой волос, сладкоречивый дух, ― отвечает Нэхтэн. ― Да только донесут ветра Сургаю, что не выполнил я его просьбу, и снова не отдаст он мне красавицу Майримай.

– Эх, Нэхтэн-Нэхтэн! ― покачал головой суудер-эдзен. ― Сильный ты и храбрый, да только куда силе против хитрости! Помогу я тебе и в последний раз, как обещал, а ты поезжай к Сургаю, да не беспокойся ни о чем.

Смотал Нэхтэн волос, привязал к седлу и поехал восвояси. Добрался до дальней горы, а Сургай-колдун уже на пороге его дожидается.

– Ну, Нэхтэн-охотник, добыл ли ты волос из уса Старика-Горы?

– Добыл, ― отвечает Нэхтэн.

– Неужто одолел ты Старика-Гору? ― спрашивает Сургай. ― Кто же может поручиться за тебя?

– Спроси ветров своих, ― отвечает Нэхтэн.

Позвал тогда Сургай злые холодные ветры, расспросил, где летали они и что видели. Рассказали ему ветры, что летали они к седым горам, и что видели они, как добыл Нэхтэн-охотник волос из уса великана. Не знал Сургай, что убедил сладкоречивый суудер-эдзен злые холодные ветра, научил, что сказать старому колдуну, когда начнет он их расспрашивать. Так помог черноглазый дух и в третий раз молодому охотнику.

Долго Сургай-колдун расспрашивал холодные ветра, да так ничего и не добился.

– Делать нечего, ― сказал тогда Сургай. ― Одолел ты меня, Нэхтэн-охотник. Бери в жены мою дочь, черноглазую Майримай.

Взял Нэхтэн красавицу Майримай в жены, увез в свое селение и сыграли они там богатую свадьбу. Жил с тех пор Нэхтэн с красавицей женой долго и счастливо. Помнил Нэхтэн, кто помог ему выполнить службу, и каждый вечер оставлял для суудер-эдзена плошку молока и миску душистого меда ― и с тех пор ни в чем не знал неудачи.

Когда в степи приходит зима и дуют холодные, стылые ветра, разгоняя по сухой траве редкий и колкий снег, тени уходят к людям, чтобы выпросить себе пищу и кров.

Как-то раз зима выдалась особенно лютой. Снега укрыли землю, животные уходили на юг, люди собирались вместе, племена забывали прежнюю вражду. Охотники выходили на свой промысел одним большим отрядом и делили принесенную добычу между всей стоянкой.

Раз в ночи, когда сгустилась тьма и разыгралась метель, в юрту одного хана пришел нежданный гость. Тонкими были черты лица его, глаза ― чернее ночи, а одежды, несмотря на холод, были из легчайшего шелка. Хан сразу понял, что перед ним суудер-эдзен.

– Что ты хочешь, черноглазый демон? ― спросил хан. ― Зачем ты пришел в мою юрту? Хочешь ли ты посостязаться в красноречии, или же задумал недоброе?

– Нет, хан, ― ответил суудер-эдзен, ― моя просьба проста. Степи сковали холода, и не укрыться от них ни в тени, ни на солнце. Дай мне плошку молока для моего Младшего, что замерзает в снегу, пусти к своему огню отогреться ― и я щедро награжу тебя.

– К чему мне награды твои, черноглазый демон? ― ответил хан. ― У меня всё есть, а чего нет, так принесут, стоит мне только подумать об этом.

Не пожелал хан иметь дела со сладкоречивым духом, сколь тот не упрашивал. Ушел суудер-эдзен из юрты хана, и пошел к известному богачу Таргуну. Владел Таргун и стадами, и рабами, и был первым после хана человеком. Но и богач Таргун пожалел молока для суудер-эдзена.

– К чему мне награды твои, черноглазый демон? ― сказал богач. ― У меня всё есть, а чего нет, так принесут, если я пожелаю купить это.

Ушел суудер-эдзен в ночную тьму не солоно хлебавши.

Всё сильнее выл ветер, всё сильнее шел снег. А на самом краю селения стояла худая юрта бедняка Сюнгая. Совсем немногое осталось у Сюнгая от старого отца ― худая юрта, где совсем не было места, худой лук, да старая, худая шуба.

Не спал Сюнгай в ту ночь, поддерживал огонь в своей юрте, отгоняя лезущий в щели холод. Вдруг отворился полог, и вошел к нему нежданный гость. Не испугался Сюнгай ― нечего воровать было в его старой юрте.

– Здравствуй, путник, ― сказал Сюнгай. ― Садись, погрейся со мной у огня ― сколько бы ни было от него тепла, да всяко теплее, чем снаружи.

– Спасибо тебе, Сюнгай, ― ответил путник. Заглянул в его черные глаза бедняк и понял, что только что пригласил в свою юрту суудер-эдзена, владыку теней. Ну да была ни была ― нечего терять было бедному Сюнгаю.

― Ты, я смотрю, не нашего людского племени, ― сказал он. ― Что ты хочешь от бедного Сюнгая, черноглазый демон?

– Моя просьба проста, Сюнгай, ― ответил суудер-эдзен. ― Дай мне молока для моего Младшего, что замерзает в снегу, пусти к своему очагу погреться, и я щедро награжу тебя.

– Отчего ж нет, ― пожал плечами Сюнгай, ― иди да грейся, молоко, поди, у меня еще осталось.

В тот же миг полог тряхнуло, и втекла в юрту Сюнгая еще одна тень, меньше да тоньше.

– Это мой Младший, ― говорит суудер-эдзен. Поглядел Сюнгай на тень, а та уже и не тень вовсе, а юноша, тонкий и красивый, словно девица. Лицо у него грустное, бледное, а как глаза поднял ― так там та же темнота ночная.

Подкинул в очаг дров Сюнгай, разделил с духами оставшиеся припасы ― строганину и кумыс. Отогрелись тени, повеселели, стали Сюнгаю сказки рассказывать ― да такие смешные! Смеется Сюнгай, тепло ему, сытно, словно не последнюю строганину доел, а у хана на пиру побывал. Исчезла тоска с лица суудер-эдзен-хуу 2 2 Монгольск. «сын владыки теней», здесь – младшая тень, титул Младшего. , так и льнет он к Сюнгаю, так и просит, чтобы и тот ему сказку рассказал.

– Видно, по нраву ты моему Младшему пришелся, ― смеется владыка теней.

Просидели они так полночи, однако пора настала и честь знать. Уступил Сюнгай духам шкуру, на которой спал, сам закутался в старую шубу и остался за огнем следить.

Сидел он у костра, сидел, да так и задремал. Чует сквозь сон ― тепло да светло вокруг, словно лето посреди зимы настало. Спохватился, что заснул да про огонь забыл ― никак, пожар? Открывает Сюнгай глаза, а вокруг него ― юрта богаче ханской, сундуки с золотом и серебром вокруг стоят, в очаге огромном костер полыхает, вокруг ― дорогие кушанья расставлены, а сам Сюнгай лежит на богатом ложе, дорогими шкурами застеленном.

А духов и след простыл, словно никогда их и не было.