Дмитрий Попов - Кольцевая дорога

Почему он со мной подружился? Потому что я, как и он, небоходец. Могу мерить шагами высоту, как у нас принято говорить. Могу работать на своей небесной делянке и выращивать Облачные Жемчужины. Такой у меня талант: к чему руки на поле ни приложу, все вырастает. Словно само по себе. Хотя, конечно, попотеть приходится, и немало. За этот талант меня и ценят: и господин казначей, и Расвичи. Тем более что делянка моя на самом деле им принадлежит. И Деррик меня ценит. Наверное. Иначе зачем стал бы он по трактирам меня за собой таскать да пивом угощать? Так-то подумать: кто я и кто он? Зачем ему это надо? Не знаю. Обычно бедный богатому не ровня. Не товарищ, значит. Но, видать, и по другому бывает. Тем более что нас, небоходцев, в Эриаке всего два десятка набирается. Едва-едва хватает на то, чтобы небесные делянки травой не зарастали. Ну и помогаю я Деррику на его поле, разумеется. Как без этого? Он свои грядки норовит запустить, а мне их жаль. Так вот и дружим.

Объяснил я Деррику, как так у нас с Хромоножкой неловко получилось. У него лицо поскучнело, глазки забегали. Вижу, не поверил он мне. Что поделаешь: Деррик всегда до сплетен охоч был, такая уж у него порода. Расвич и есть. Они все такие. Мне даже кажется, что господ советников в магистрат выбирают из тех, кто умеет рассказывать сплетни. А еще лучше самим сочинять. Иначе, должно быть, скучно им было бы столько времени сидеть на своих заседаниях. А тут раз, и новая сплетня готова. Горяченькая, с пылу с жару. Вот уже и развлечение.

Однако от меня Деррик все же отстал. Теперь он к Хромоножке привязался: давай выспрашивать, что да как. Она снова разрыдалась – девица, что с нее взять, да еще и на выданье. Ладно, пусть сами разбираются. Подхватил я лопату свою, на землю упавшую, положил на плечо и потопал себе дальше. Пересек гончарный квартал и поднялся на вершину Столовой горы. Она была ровной, словно тот самый предмет мебели. Даже деревья здесь не росли, только зеленый мох покрывал скалы. Отличное место для того, чтобы, не привлекая лишнего внимания, подняться на свою делянку. Небоходцы часто этой вершиной пользовались.

Вот и я так сделал. Шагнул себе прямо с обрыва, встал на воздух, проверяя, как держат ноги. Оказалось, ничего: слабость от девичьих слез уже прошла. Вздохнул я поглубже, набрал полную грудь свежего осеннего ветра и потопал наверх. Шагалось хорошо, бодро так. А что? День выдался ясным, солнечным, ветер был слабым, легкие облачка крутились на севере и вроде не затевали ничего дурного. Солнце не припекало. Дождь идти не собирался. Замечательный денек для работы на верхнем поле, это я уже объяснял.

Добравшись до своей делянки, первым делом я, конечно, проверил Облачные Жемчужины. Целехоньки оказались мои красавицы. Лежали, как им и положено, на прозрачно-синей грядке, впитывали последнее солнечное тепло. Целых три штуки. Три серых, словно прячущихся внутри облака, Жемчужины. Три целительных небесных плода. Скоро, скоро придет пора собирать вас, чтобы спрятать в глубокие казначейские кладовые. А пока дозревайте, впитывайте в себя солнечный свет днем и лунный ночью. Дышите облаками и ветром, пейте звездное сияние. Наслаждайтесь покоем небесной синевы.

Да, удачный выдался год, ничего не скажешь! Богатый урожай нынче вызревал на моей делянке. Три Облачных Жемчужины на одном поле! Старые опытные небоходцы хорошо если один раз в десять лет снимали такой урожай. Матушка рассказывала, мой отец тоже умел этого добиться. Легкая у него была рука, любил он свою делянку. От него мне способности и передались. Никто не ждал от молодого сопляка такого урожая. Не то, чтобы я сильно гордился, ни к чему это. Однако приятно было сознавать, что не зря старался. Денно и нощно, в жару и непогоду удобрял синие грядки собственным потом. Не досыпал, не доедал, трясся над слабенькими ростками, укрывал их от ветра, прятал от дождя. Однако если припомнить как следует, то ведь и на Дерриковом поле я так же пахал. Ничуть не меньше, чем на своем. Не умею я по-другому работать, не приучен. Отец мой вон тоже изо всей силы впахивал наверху, пока не надорвался. И мне, видать, такая же судьба выпадет. Ну да я и спорить с этим не стану, если каждый год по три Облачных Жемчужины с поля снимать буду.

И дело тут не в деньгах. Вот, предположим, с этого урожая я богаче стану. Сломаю свой старый дом и новый себе построю, от таких-то щедрот. Поношенную свою куртку поменяю на новую и теплый зимний плащ на толстой подкладке заведу. Женюсь даже, как матушка хочет. И что, от этого всего изобилия я намного счастливее стану? Это вряд ли. А вот от того, что три таких красавицы на моей грядке выросли, моими собственным потом да водою дождевою политы, да солнечным светом напитаны, это да. От этого сердце мое поет. Тут моя сила и мое умение. Тут мое счастье сокрыто, на этих вот грядках.

Полюбовался я на Жемчужины и за лопату взялся. Нечего зря время терять, надо поле к весне готовить. Провозился до самого обеда, дальнюю грядку перекопал. Спустился вниз, на Столовую гору. Присел на мягкий мох, достал матушкин сверток, флягу с водой. Столовая гора еще и потому так называется, что на ней небоходцы обедать любят. Попил, поел, на других посмотрел, как они трудятся на своих небесных делянках. Вон старый Картуш виден, держится за свою больную спину. Вон Клейс носом в грядку уткнулся. Его делянка, кстати, не Расвичам принадлежит, как моя или дядюшки Картуша. Владеют ею Борны, еще один богатый род. Соперники Расвичей, как говорят. Земли к востоку от города делят, никак поделить не могут. Однако в магистрате вместе сидят.

Ладно, хоть на небе делить нечего. Наоборот, некоторые делянки заброшены, дикой травой поросли. Слишком мало нас осталось, небоходцев. Не в силах мы все когда-то поднятые небесные поля обработать. И с каждым поколением все меньше нас становится. Почему так? Не знаю. Иные стареют, как дядюшка Картуш или дядюшка Рейм. Иные, хоть и молоды, больше любят в трактирах сидеть, чем на своих делянках носом в землю упираться. Тот же Хорт, например. Или Вензель, среди городской молодежи самый первый заводила. Где какая обида или драка в трактире, или окна бьют, или даже за ножи сгоряча возьмутся, чтоб первую кровь пустить, непременно он в самой гуще случается. Подзуживает спорщиков, смеется подленько, пошучивает зло. А что ему? Папаша его, Вензель-старший, тоже ведь в магистрате сидит. И небесная делянка у них своя. Добрая, надо сказать, делянка, большая. Вот только с таким бедовым сынком хорошего урожая на ней не жди. Я поднес ладонь к глазам, всмотрелся из-под руки. Нет, сегодня и Вензель по своему полю ходит. Ноги длинные, сам высокий, на аиста похож. Появилась у него одна завязь по весне, как я слышал. Единственная. Не знаю, стала ли она Жемчужиной.