Василий Лягоскин - Все цвета радуги. Книга вторая: Большая Степь

– Не бедный, однако, дядечка, – с уважением подумал я, и предложил, – охрана не нужна?

Потому что двадцать золотых монет это умопомрачительная сумма. И о том, что у Гардана она есть, скоро узнает весь рынок, а потом и город. Хотя здесь (я обвел глазами зал) все свои. А, нет! Вон – трактирщик ухом одним к нам повернулся. Я и позвал его, когда Гардан, поклонившись, покинул помещение.

– Ганид, – сказал я ему, понизив, словно для конспирации, голос, – мы, наверное, у тебя задержимся. Вот, держи.

На столешницу, а потом в ладонь трактирщика перекочевала еще одна золотая монета. Баловал я его, ох, баловал. Он, конечно, как и всякий честный трактирщик, работал еще и внештатным доносчиком в органы. Но осуждать его я не собирался – такова жизнь. Вот и пусть доносит, что я тут никуда не спешу; обрастаю людьми и связями. Еще, для надежности, велел к послезавтрашнему утру другого торговца вызвать. Чилима, к примеру. Завтра-то я весь день занят, свадьба у сюзерена.

– Ну, что, – встал я, поведя плечами, – славно поработали. Теперь ужинать и по местам. А мне пора. Не хочу по темноте тут ноги ломать. Так что…

Я повернулся к Гале, чтобы поцеловать; крепко, не смотря на кучу зрителей, включая малолетних. Но взгляд мой задержался на несчастном лице Катеньки. Вообще-то я и без слов понял, о чем именно хочет меня попросить девчушка. Только характер показывала. Но пересилила себя, высказала просьбу; так тихо, что услышал, наверное, только я, ну и Галя с Капитаном, что застыл горой за Катенькой:

– Твоя… милость… если сможешь, Олежку…

– Если смогу – доставлю сюда, или в другое безопасное место, – искренне пообещал я, – честно.

Подумав, я достал из пояса обе кобуры с пээмами. В какой-то степени запалился – в обычный пояс они никак поместиться не могли. А я из него недавно еще и двадцать достаточно тяжеловесных монет достал. Но Капитану, которому я протянул пистолет с полной обоймой, было не до каких-то измышлений. Он – вот ей богу, не вру! – принял оружие дрожащими руками. Второй, где одним патроном было меньше, я, чуть поколебавшись, отдал Виктору Федоровичу, бывшему майору. Предупредив обоих, что боеприпасов больше нет, я поцеловал Галину, как и обещал, крепко и страстно.

А потом сбежал, решив, что каждая лишняя минута здесь будет грузить меня новыми проблемами. А у меня и так их было выше крыши. В том числе, одну я собирался решить сегодняшней ночью. Если получится, конечно…

Такого корабля, как «Этрия», в империи больше не было.

– Да и вообще больше нигде нет, – самодовольно подумал младший герцог, – оглядывая взглядом палубу внешне ничем не примечательного корабля.

Внешне – да, таких корабликов, как у него, бороздивших просторы океана и рек, было несчетное количество. А на Островах, где царила пиратская вольница, встречались суда и крупнее, и быстрее. Но такого точно не было. По сути, «Этрия» была одним огромным артефактом. Над ее созданием поработали практически все искусники, приписанные к Тихой страже.

– А еще больше не приписанных, – усмехнулся про себя Валлам ир Этринский, – своих-то, неучтенных искусников у меня сейчас побольше будет.

Но счету он предаваться не стал. Поднял взгляд, рассматривая нависший над высоким берегом Гары замок белого камня, логово его давнего врага, удельного имперского графа дум Гарского. Впрочем, сам Гарский о том, что Глава Тихой стражи уже вычеркнул его из числа живых, не подозревал.

– А может, и подозревает, – все же поправил себя Глава, нахмурившись, – не дурак.

Нахмурился он, впрочем, не оттого, что признал одного из своих противников достойным уважения, а из-за пассажиров «Этрии». Которых ему навязали в этот рейс. Взгляд, буквально гладивший палубу, в толще которой, как утверждали искусники, было тесно от линий защитных заклятий, наткнулся на группу людей в одеждах почти всех цветов радуги. Кроме Красного, который, по велению императора, в этом рейсе представлял он сам.

– Искусники! – буквально выплюнул он со злостью, какую не испытывал, пожалуй, даже к графу.

Потому что того же Вилима дум Гарского он превосходил – хотя бы по праву рождения – а вот искусником ему не стать никогда. Так природа распорядилась. И каждый из этих надутых индюков, вырядившихся словно на прогулку, конечно же, считал его, Главу Тихой стражи империи, человеком второго сорта.

Он опять уперся в скальный массив перед собой, и задумался, вспоминая тот день, когда волей императора он направился сюда, в графство Гарское.

– А все сам виноват, – проворчал он, – надо было графу Мерскому устроить несчастный случай, и все. А я, старый болван, решил, что железных доказательств, которые добыл с помощью Эльжбет, будет достаточно, чтобы Совет империи принял нужное решение в отношении его.

Совет и принял, и проклятый граф исчез, как и предложил Глава стражи. Но вот потом Совет насел на одного из своих членов, самого императора, и тот вынужден был обещать, что всех высокородных и особенно искусников, кого Тихая стража будет подвергать проверке, делать это будет только вместе с их коллегами, которых предоставят другие члены Совета. Главы ветвей. А тут как раз граф Гарский на очереди был. Валлам даже пожалел, что поделился уже с императором своими планами в отношении него. Золтану Двенадцатому Глава Тихой стражи не был указом, как бы не шептались, оглядываясь, в императорском дворце. Младший герцог бы и рад был подмять под свою волю дряхлеющего монарха, но не мог. Клятва, чтоб ей… Каждый высший сановник, а таких в империи набиралось всего дюжина, давали клятву на крови своему государю. Глава дворцовой стражи, Главный казначей, Главнокомандующий армией… ну, и он сам, Глава Тихой… Добровольно. Не хочешь, не давай. Оставайся в должности, на которой тебя могут послать…

– Вот как сюда, – тяжелый взгляд младшего герцога опять уперся в замок, – шесть десятков лет назад.

Тогда он был еще обычным старшим стражником, одним из помощников бывшего Главы. И именно он тогда поспособствовал тому, чтобы граф Вилим дум Гарский стал удельным и имперским. А если понятней, то просто прикончил его отца. Теперь, понятно, такими делами лично герцог ир Этринский не занимался. У него самого теперь были помощники; целая дюжина. И Тени – двое; самые опытные, и преданные…

– Ну, как преданные, – усмехнулся он, – смертная клятва на крови кого хочешь сделает преданным. Как вот этих, Кана и Кардома, которые всегда рядом со мной. Можно сказать, еще одна пара рук – правая и левая. А я кто сейчас?

Его усмешка стала горькой – на том же Совете император надел на его шею знак Руки. Теперь ир Этринский мог и должен был творить расследование; карать или миловать именем Золтана Двенадцатого. А в придачу к Руке были посланы шестеро искусников. Достаточно высокого уровня, как предположил сам Глава. Из всех шестерых он лично знал лишь Фиолетового – высокого, сухого искусника с добрым, на первый взгляд, лицом. Салам уль Раззак, сильнейший после Главы ветви, Разумник.