Раиса Крапп - О чём молчит Феникс. Фантастическая повесть

С чашкой крепкого зелёного чая Стас сел за компьютер, открыл текстовый файл. Это было начало новой повести, новая история о его Принцессе.

– Здравствуй, – улыбнулся он в монитор. – Как ты здесь без меня? Ты уж извини, эту историю я не успею досказать. Но знаешь, я почти верю, что ты где-то есть. И будешь жить дальше, даже и без меня. Ведь говорят, мысль состоит из чего-то материального. А я столько о тебе думал все эти годы. Только о тебе и думал. Плёл и плёл, ткал тебя своими мыслями. Значит, ты есть. Я в это почти верю.

В последнее время ему особенно остро хотелось увидеть ту девочку, что стала его Принцессой. Пожалуй, это его последнее, пронзительное и, увы, несбыточное желание. Один бы только раз. Он боялся, что забыл её настоящее лицо. Или невольно заменил уже в большей степени придуманным, чем реальным.

А может быть, он увидит её там… за той демаркационной линией, что разделяет жизнь и смерть? Может быть, там встречаешь тех, кого любил и любишь. Наверняка она будет такой, какой увидел он её в тот день, впервые в жизни и больше никогда, ни разу. Беспредельно счастливая девочка, тоненькая, грациозная, с глазами, излучающими любовь. Она любила весь мир, каждого человека. Она танцевала так, будто у неё были крылья. Ему тогда впервые пришло в голову, что выражение «летает от счастья» именно и означает, что любовь, счастье буквально отменяют силу тяготения, нейтрализуют её в какой-то мере. Их видно, таких людей, они притягивают взгляд. Ах, как же хочется увидеть её напоследок… Увы, этот жестокий кровавый мир не для феечек.

Опять шевельнулась заноза в сердце. На миг пресеклось дыхание.

Окна в квартире раскрыты. Хмельные весенние ветры со всех сторон света влетают в них, вздымая шторы, гуляют тёплыми сквозняками по комнатам. Ветры пряно пахнут свежими, ещё клейкими листьями тополя, травой и почему-то шоколадом. Из всех времен года Стас больше прочих любил весну.

Звуки дня затихают, их сменяет музыка сумерек. Из ресторанчика напротив доносятся звуки саксофона, очаровывают и манят. Ветер, запахи, весна и саксофон сплетают собственную, ни на что не похожую мелодию.

Стас просматривал в компьютере папки и файлы. Многие удалял – как форточки закрывал, через которые чужие любопытные могли сунуть нос в его душу. Вдруг какой-то полузабытый текст увлекал его, и Стас читал, иногда улыбался, а то и посмеивался. А то сидел просто так, увлечённый куда-то посторонними мыслями. Он их не прогонял. У него нет больше неотложных, первоочередных дел.

Спать лёг как всегда, далеко за полночь.

В ту ночь писатель Стас Маренго умер.

Причина – остановилось сердце, выработав положенный ему ресурс.

Я пришёл в себя от удара. Боль – это было первое из моих чувств. Второе – холод. Открыл глаза. Близко, перед глазами – земля. Я лежу на земле. Новый удар. Не сильный, а так, пихнули, чтоб расшевелить. Он заставил поднять голову, и я увидел тяжёлые берцы, много. Я потянулся взглядом вверх, это было трудно и я всё не мог дотянуться до лиц людей, толпившихся вокруг. Наконец я смог, я увидел их. Они были одинаково одеты, во что-то камуфляжное. Один беззвучно шевелил губами. Похоже, спрашивал о чём-то, но я его не слышал. Я попытался встать. Окостеневшее тело плохо слушалось. Оказалось, я лежал на земле в позе зародыша, абсолютно голый при этом. С трудом разогнул руки, повернулся, встал на четвереньки, попытался поставить одну ногу, чуть не упал, удержался. Не с первой попытки, но удалось-таки встать и кое-как разогнуться.

Теперь я тупо смотрел на беззвучно шевелящиеся губы человека напротив. Что-то начинало проступать сквозь безмолвие, и я стал напряжённо ловить эти звуки. Наверно это усилие отразилось на лице, потому что я вдруг понял – человек спросил: «Ты не слышишь?» Это сложилось из отдельных тягучих звуков и артикуляции. Я отрицательно помотал головой. «Глухой?» – опять спросил человек. Я помедлил, переваривая его вопрос, и опять помотал головой.

– Тыыыыыы ктоооооо? – проступили тягучие и низкие звуки, наполовину услышанные, наполовину угаданные. Звуки не совпадали с движением губ.

Я? Кто я? Тут я понял, что не знаю этого.

Да кто же я? Ошалело шаря глазами по их лицам, я попытался сказать «Не знаю», и почему-то не смог. И язык казался невозможно тяжёлым, и губы онемели, как парализованные анестетиком. Почувствовал, что меня начинает трясти, обхватил плечи ледяными руками. И ведь воздух не холодный, почему ж я просто задубел весь?

– И чтооо с нииим дееелааать? – спросил один. – Не брааать же с собоооой.

Я обнаружил, что голоса уже не такие низкие и звуки тянутся меньше. Я сжал голову руками и потряс ею.

– Я попытался выдавить из себя хоть какой-нибудь звук и мне почти удалось. Но в сухом горле звуки превратились в колючий песок, я закашлялся судорожно, взахлеб. Увидел перед лицом фляжку, схватил, торопливо стал из неё глотать.

– Спасибо, – удалось мне выдохнуть, оторвавшись от горлышка.

– Ты кто такой?

Уф, наконец кажется всё встало на свои места. Голос звучал как надо, и слышал я нормально. Всё, да не всё.

– Где я?

– Я спрашиваю, – услышал в ответ. – Ты кто?

Я потёр лоб, изо всех сил пытаясь найти хоть какой-нибудь ответ на этот вопрос.

– Я не помню… Ничего не помню…

– Что собираешься с ним делать? – снова спросил коротко стриженый парень с белыми, как у альбиноса, волосами. Спросил того, кто задавал мне вопросы, старшего, судя по всему.

– А ты что предлагаешь?

– Дальше идти. Мимо.

– Мне кажется, его надо показать Ли́се.

– С какой стати всякого психа тащить к Ли́се?

– Патрик, прикинь, – подал голос человек за моей спиной, – если мы его тут оставим, он, может, выживет. А если с собой вести, куда его потом? А если всё это специально, и привести такого к Ли́се? Чтобы потом на тот свет отправить?

Я обернулся. Голос принадлежал парню лет двадцати пяти, смуглому, худощавому, похожему на итальянца.

– А ты считаешь, вот такой в одиночку выживет? Голый, без оружия?

– Ну, мы тоже не армия спасения, – возразил Итальянец.

– Он странный. С ним что-то случилось, – сказал старший, Патрик.

– Да психический он, вот и всё, – скривил губы Альбинос.

– С нами пойдёт. Кэй, дай ему одеяло.

И я побрёл с этими не очень-то доброжелательными парнями к неведомой Ли́се, которая решит мою судьбу. А пока я радовался возможности завернуться в одеяло. Нагота среди одетых как-то унизительна, что ли. Одеяло было тонкое и лёгкое, но грело на удивление хорошо. От него и от ходьбы я скоро согрелся. Конечно, меня занимали мысли о том, куда меня ведут и что будет. Но эти мысли проходили так, краем. Главное же, что томило меня и мучило: кто я? что со мной случилось? почему ничего не помню? где и почему в таком виде?