Степан Кингизхамов - Домашний океан. Книга первая. Дикая красота

Не удивительно, что глиняные блоки воруют намного чаще, чем бумажные записные книжки. Где-где, а в глинобитных табличках клопам забаррикадироваться куда как сложнее, чем в кипах бумаги.

*****

Судя по всему, мегалодон и русалка в равной степени любили чтение и хорошую кухню. Их страсть к лемурам и лемурийцам отличалась плотоядной спецификой: несколько истрёпанных, зачитанных кирпичей библиотеки посвящены рецептам приготовления лемуров и лемурийцев. По некоторым приметам, вроде застрявших в желудке костей, можно заключить, что мегалодон предпочитал лемурийцев – за ними достаточно нырнуть ко дну, – тогда как русалка любила лемуров, за которыми изволь тащиться на лесистый берег. Партнёр за это называл её потаскухой, о чём остались корявые примечания.

Вероятно, контрастные предпочтения приводили к скандалам: ревнивому мегалодону не оставалось ничего другого, кроме как зубами рвать соперников на куски, даже если его тошнило от передозировки и куски лемуров не лезли в пасть. Надо упомянуть о предположении, что самец акулы скончался не от глобального катаклизма, (действительно, на всех дохлых акул катаклизмов не напасёшься) а от элементарного обжорства; проглоченные кусковые лемуры у него колом встали в глотке; лемуры умели мстить на свой лад.

Скелеты неразлучных любовников досконально исследовались в лаборатории академика Ведуна Чудилкина, где у них взяли пробы анализов. С непривычки анализы шокировали учёных. К подобным штукам привыкнуть невозможно, не спасают и противогазы. Шокированные бойцы науки не скоро отдышались, многие заполучили хронический недуг – аллергическую непереносимость анализов доисторических акул и русалок, как плейстоценовых, так и плиоценовых. И поныне эти мученики познания даже по своей квартире передвигаются крайне осторожно, опасливо принюхиваясь – вдруг невзначай где-то завалялись доисторические кучки? Им повсеместно чудятся акулы и русалки: в аквариумах, банках с вареньем, раковинах и ваннах. Единственное исключение – относительно экологически чистые бутылки со спиртным. И то с оговоркой: необитаемые поначалу бутылки к финалу распития могут наполняться такой пакостью, что ёмкости приходится безжалостно крушить.

Больные уверены, что назло им домочадцы валят по углам не абы что, а только допотопные анализы морских гадов. Нездоровых учёных ужасает перспектива зайти в ванную комнату или отхожее место, ведь это настоящие рассадники вредоносных анализов. На замечания близких о малой вероятности столкнуться с доисторическим дерьмом они резонно фыркают и не менее резонно говорят о лени современных дворников, которым нет дела до мощных геологических напластований самого неприличного происхождения. И это на улице, где дворники хотя бы имитируют трудовую деятельность, тогда как лично к нему в квартиру ни один дворник отродясь не хаживал и не прибирал.

На счастье мучеников науки, аллергены такого рода попадаются нечасто, ими не усеян субстрат под каждой подворотней. Обычный субстрат, разумеется, тоже переполнен интереснейшими анализами и пробами, но современные учёные к ним привычны и равнодушны.

В манерах учёных, рискнувших анализировать то, что анализировать не рекомендуется, появилась какая-то неизъяснимая привлекательность – та самая, что привлекает внимание правоохранительных органов. Полицейские народ любознательный, неравнодушный к ярким, колоритным личностям. Они выспрашивают у мучеников науки, в чём секрет их яркого, оригинального колорита:

– Слышь-ка, гражданин мученик, откуда колорит набрали? Небось, секретными анализами балуемся? Своих анализов мало уже, подавай нелегальные.

Аналитик с видом заговорщика склоняется к полицейскому и жарко, доверительно шепчет, явно изголодавшись по собеседнику. Кажется, сейчас он не справится с голодом и вцепится слушателю зубами в шею. Уж не думает ли он, что с полицейским справиться легче, нежели с голодом?

– Ну, как же! – брызжет слюной мученик науки. Блюститель закона подозревает, что аналитик специально шепелявит, дабы на законных основаниях брызгать слюной. – Архипелаг-то знаете какой? То-то и оно: Коморский! Вот именно, даже не Сейшелы! Кабы Сейшелы, так и чёрт с ними, я бы не парился. А на дне хищный шкаф…

– Прям-таки хищный? Пиратский, что ли?

– Бери выше – книжный! Книжонки глиняные и каменные, а порнография натуральная: плейстоценовая, с молодняком, крючками, червями. Как вспомню, аж коробит. А как такое забудешь? Ходишь и коробишься, точно дурак.

– То-то я вижу, колорит ваш покороблен, смотрится отвратно – вы бы его прикрыли, что ли, да и ширинку застегнуть нелишне; и если она у вас сзади, всё равно нелишне, пусть будет несколько застёгнутых… Дело серьёзное. Ничего не путаете? Быть может, порнография ваша – плиоценовая? Малькам восемнадцать есть уже? Черви тоже несовершеннолетние и без одежды, без ширинок? А крючки где торчат? Неужто из гениталий?

– Что вы, какой плиоцен! Плейстоценовый садизм в чистом виде. Крючки засажены прямо насквозь, навылет, заживо, десяток червей зараз на ржавый крюк! А у них ещё секс на уме, так сказать, напоследок. Полоумные! А в шкафу целые штабеля откушенных рук – не хотите такую избу-читальню? В плиоцене руками не разбрасывались – только головами! Причём исключительно дурными. На наше счастье.

– Вы, гражданин, соотносите счастье с раскидыванием голов?

– Помилуйте, товарищ начальник, как же иначе? – восклицает покоробленный анализатор. – Не раскидай кто-то в плиоцене дурные головы, так для умных голов места бы вовек не нашлось. Дурные головы хуже сорняков – забивают всё, если их не раскидывать. На людях растут только так, пачками, букетами, что твой бамбук на восьмое марта! На всякую шею зарятся – шиш прогонишь. Нормальной голове пристроиться негде – всё занято, хоть на заду корни пускай…

– За такой экстремизм сесть можете, – лицо под фуражкой леденеет, точно вместо фуражки оно увенчано сверхмощной морозильной камерой.

– Что вы, товарищ гражданин, – каким-то мучительным смехом заливается мученик. – С корнями на заду фиг посидишь! Ведь что ни корень, то нерв оголённый, а то и пучок. У меня вон корешок один, и нервишки в порядке, а как прищемишь его задом на стуле, да ещё с разбегу… Да, тут никакой экстремизм не покажется чрезмерным.

Анализатор подкупил служителя закона не только милой непосредственностью, но и уникальными воззрениями на жизнь. Не говоря уже об эрудиции. Рассказчик невольно попал в точку, разбередив в полицейском детскую любознательность.

– …Вот и я говорю, – продолжал шепелявить мученик. Кто раз поддался соблазну и зашепелявил, тот будет продолжать и вряд ли закончит шепелявить по доброй воле и своими силами. – Русалочья, мать её городовая, библиотечка подводной поэзии, обратите внимание – лемурийской, а не лемурной. Пиратами там и не пахнет, а вот русалками разит просто невмоготу! Чуете, прямо сейчас вот и разит, похлеще камбалы тухлой! Где она, стерва, прячется? Вы случайно не с камбалой в кармане? Ну, может, забыли… И мегалодоном в придачу воняет, а меня от одной русалки выворачивает, мне только акулы не хватает. Вас от русалок часто мутит? Я по глазам вижу, что часто. Я в таких глазах дока: сразу вижу, кто от русалок натерпелся…