Степан Кингизхамов - Домашний океан. Книга первая. Дикая красота

Работники правопорядка день за днём, год за годом вынуждены слушать похабщину, а вот о Коморском архипелага и лемурийской поэзии им никто не рассказывал, что вызвало неутолимый информационный голод, доводящий иного чувствительного полицейского до слёз. Если вам попадётся на улице заплаканный, погружённый в меланхолию полицейский, вы можете уверенно предположить, что для него прошёл очередной проклятый день, когда ни одна тварь ни словом не обмолвилась о тридакнах, Лемурии и великом эпосе «Кретинаяма». Да, иные твари бубнят об отгрызенных руках, но без связи с подводными книжными шкафами.

И вот – свершилось. Мученик науки, стало быть, не зря мучился, если может порадовать страждущую душу. Обрадованный полицейский задаёт дополнительные вопросы. Он узнаёт поразительные вещи и с готовностью поражается, тогда как раньше поражал других и не только словесно. Он трепещет всем телом, в унисон с которым трепещут дубинка и наручники, словно им тоже интересно до дрожи. Трепещет и пистолет, упёртый шаткой рукой в наморщенный лоб мученика: любознательный полицейский не может допустить, чтобы желанные речи прервались, а потому использует все известные ему средства, чтобы разговорить собеседника. Он знает по личному опыту, что дуло, упёртое в покрытый испариной лоб, как ничто стимулирует чакру, ответственную за словесный поток. Эта чакра по совместительству активирует бессловесный понос, но так уж прихотливо устроена человеческая духовность.

Крупная дрожь, бьющая руку с пистолетом, почти наверняка гарантирует безопасность говорящему. Ствол в такой руке лишь формально смотрит в точку над переносицей, в действительности каждый случайный выстрел посылает пули в другие точки, расположенные, к радости полицейского и мученика, далеко от переносицы, которая не так просторна, чтобы вместить множество точек. А вот случайный выстрел, произведённый из твёрдо нацеленного ствола, – а ни один ствол не избавлен от случайного выстрела, – напротив, с большой вероятностью поразит запотевший лоб. И кому это нужно? Недоразумение не обрадует никого, кроме пули и недругов, которых полно у всякого любознательного полицейского.

Служитель закона узнаёт о томных русалках, любвеобильных мегалодонах, об испорченных половых органах с переломанной костью. О половых органах с разными дефектами полицейский слышит до отвращения часто, ими все уши прожужжали, но никто прежде не жужжал о костяных членах, о створчатых женских органах, раскрывающихся, как перламутровая раковина с жемчужинами.

Рассказ человека, отравленного допотопными анализами, производит на блюстителей порядка неизгладимое впечатление. Обычно им втирают былички те, кто нанюхался какой-то бытовой дряни. А что занимательного можно поведать под влиянием бытовой дряни? Её нюхают те, кто желает вытравить из своей головы всё романтичное и занимательное, чтобы бытовая дрянь царила вокруг и внутри головы. Нормальному человеку, в том числе и полицейскому, непонятно: зачем нюхать дрянь, если после этого ты ничего не познал о забитых щупальцами хищных книжных тридакнах? В этом отношении мученики науки стали для полицейских приятным исключением. Отрадно, что мученики хоть кого-то радуют, чаще они наводят такое уныние, что пропадает охота делать из них мучеников.

Когда в роли нюхательной дряни, от которой срывает крыши, выступают тридакны, исписанные романами кирпичи, доисторические кретины и первые на земле умники, то у полицейских внимание и пытливость усиливается многократно – им так и хочется прибегнуть к пытке. Раньше им голову не приходило, что этакими штуками можно так основательно нанюхаться. Больше в ходу простецкие кирпичи, не обладающие психотропными свойствами: нюхай, не нюхай – проку никакого. Не то, чтобы ими совсем нельзя снести крышу, но это другая тема.

Полицейские с удивлением узнали, что у кретинов и умников есть нечто, пригодное для обнюхивания и востребованное теми любителями дури, которых даже водкой не пронять. Тут много странностей. Профессиональные обязанности нередко вынуждали полицейских дотошно обнюхивать и кретинов, и умников, и других субчиков, мало подходящих для обнюхивания, (это верно: они мало подходили, но зато много убегали) однако это никогда не приводило к просветлению, которое демонстрировали задержанные мученики науки – они, судя по их же рассказам, нанюхались невероятно психоактивных кретинов.

Правду сказать, далеко не все полицейские настолько любознательны, чтобы восторгаться плиоценовой белибердой, русалками, кретинами и уж тем более – их анализами; их вообще трудно восхитить сколь угодно экзотичными анализами; они даже своими восхищаются очень умеренно и не на людях. Неадекватных мучеников науки последнее время развелось великое множество, а оно быстро утомляет. Когда патрульный, желая порадовать начальство, тащит в отделение просветлённого мученика, то умиляются не все.

– Матерь божья, – сокрушается начальник, с жалостью взирая на учёного, молодого, но уже бывшего. – Сколько раз и в каких местах нужно нюхать кретинов, чтобы дойти до такого? Неужто в городе столько проклятых кретинов, чтобы так опустить умника?

Следователь по долгу службы неплохо знаком с окрестными кретинами и сильно сомневается, что эти ребята безропотно позволят себя нюхать каким-то недобитым мученикам, да ещё в психоактивных местах. О психоактивных русалках и лемурах начальник не осведомлён и, честно говоря, знать о них не желает – ему их, слава богу, не нюхать.

Как видите, изучение плиоценовых артефактов сопряжено с величайшими трудностями.

Анализы влюблённых скелетов отличались свежестью и невероятно интенсивным запахом. По сравнению с ними анализы большинства наших современников кажутся какой-то пресной безвкусицей; нашим современникам, даже очень-очень влюблённым, в этом направлении ещё работать и работать. Такое впечатление, что скелеты-эротоманы предавались сексуальным утехам едва ли не вчера, в крайнем случае позавчера – так свеж аромат. Если так, возникают неувязки с общепринятыми хронологией и палеонтологией.

Согласно новейшим исследованиям новейших альтернативных учёных, последние экземпляры любвеобильных скелетов вымерли около 5 миллионов лет назад. Другие учёные, не менее новейшие, но ещё более альтернативные, всерьёз уверяют, что последние экземпляры сексуальных костяков никогда не обитали на Земле. Якобы наша планета сочла правильным ограничиться предпоследними и, возможно, первыми экземплярами. Для завершения картины следует упомянуть третью группу новейших альтернативщиков: они считают любвеобильные скелеты не полумифическим допотопным анахронизмом, а вполне здравствующими, современными животными. Обитают же они преимущественно в могилах и склепах старинных замков.