Дарья Фроловская - От Золотой поры. Книга о том, как достичь бессмертия

Наконец, она услышала, она прислушалась к тому, о чем сейчас ее мать говорила. Говорила о спицах в колесах, которых стоит остерегаться ему, опоздавшему гостю, потому как по известным причинам его повозку не успели проверить; а подставлять их было кому, но отчего-то больше всех был этим обеспокоен как раз этот друг, который многозначительно и как-то очень быстро, совсем неожиданно запрокинул голову к небу. Девочка последовала его примеру.

Облака плыли – так, что мчались; мчались, спешили и все уходили куда-то вдаль, куда-то за границу, где очень скоро окажутся все они – все те, кто держит путь прочь от белого дома, все те, кому удастся преодолеть его своевременно, в кратчайшие сроки. Все те, чьи повозки направлены вправо, к раздольной дороге, что в леса гор уходит смело – а прямо на ними, прямо над ней спешат облака – к новому небу, укрывать новое солнце, освещать им пути других героев, еще неизвестных девочке этой, которое под другим солнцем ходят и, может быть, оно там теплее.

Девочка не заметила, сколько еще прошло минут до того, как взметнулась пыль под копытами десятка лошадей; до того, как заключила ее в объятья маленькая светловолосая женщина, когда дочка ее не услышала, что же она сказала ей – тихо, на ушко.

Девочка заглянуть хотела еще в глаза сестренки своей – какие – светлые, голубые, как и у матери, как у нее – большие?

Заглянула. Чужие.

На какой-то миг ей показалось, что лучшая радость – если бы девочка эта, этот ребенок, на руках у хозяйки белого дома осталась, но чтобы мать к ней не прикасалась, чтобы их мать к ней не прикасалась.

Но фигурка маленькой светловолосой женщины изогнулась и утонула в глубокой спинке повозки; и вдруг – на прощанье еще ей взмахнула рукой, очень быстро, слишком быстро, чтобы запомнить этот момент и удержать его в надежде на то, что мама к девочке этой вернется.

Одна за другой уходили повозки вглубь горных лесов, куда уносили уже облака все блистанье теней и бликов волшебных, которые только что, мгновенье назад, озаряли надеждой и светом родным, знакомым, уютным и теплым, площадку перед высоким строением из белого камня, на котором, казалось, годы не оставляют следов.

И третья сотня лет умчалась куда-то туда, вправо, за леса горных вершин, куда уходили самые близкие и дорогие, родные люди, оставляя друзей своих, семью свою, в этих стенах холодных, до боли знакомых, где хранилось и береглось на каждой ступени заветное желание каждого, исполненное эпохой их Золотой поры.

Но все они знали секрет бессмертия. И потому не могли оставаться здесь больше.

В мире, где каждому известен рецепт бессмертия, все находится в постоянном, периодическом, бесконечном изменении. Но если была бы возможность взглянуть со стороны, с такой высоты, когда и горные цепи ручьями кажутся, то можно было бы заметить, что мир этот по кругу идет, по кругу и расположен и все, что ни происходит в нем, все, чего ни касается он, все, на что бы ни шли герои его, и все, что им еще недостижимо – все это кольцом опоясывает его непрерывным.

И если бы кто-то когда-то однажды задумал вырваться из этого круга, то поджидало бы его тут же то же самое разочарование, то же самое прозрение и тот же самый ответ был ему награждением, с которым уже повстречались герои былых эпох и герои эпох предстоящих.

Как повторялись из раза в раз чужие взгляды в поступках родных и близких своих, как находили ответ на загадки отцовские в книгах, рассказах, в историях, воспоминаниях несоизмеримо далеких сейчас персонажей совершенно других, прежних миров – так же и узнавали в лицах героев былых эпох друзей своих преданных.

И как бы ни находили ответы, и как бы ни восхищались им вслед, и как бы следы их не искали по всему свету и в пределах дома родного – все также молчаливы были портреты, все так же манили они в неизвестность – их взгляды, казалось, застывшие только на миг, и этим мигом закрытые, словно зеркалом плотным за гранью веков, памятью лет все быстрее бегущих; их имена, что звучали несоизмеримо красивее; и чьи судьбы, казалось, еще не закончены – они звали шагнуть прочь, правее с проклятого круга. И каждый раз, каждый миг находился такой потенциальный герой со своей историей, со своими наставниками и бесчисленным множеством возможных путей – попыток избежать единой участи выходцев поры Золотой, прекратить этот путь короткий обязательный для каждой эпохи, ослепляющий пламенем, сгорающим каждым мгновением бессмертия своих героев.

И костер для очередного героя, для того, кто выпал из круга, кому не нашлось место в проклятом кольце – кому не подошло оно, кому пришлось ни тесно, ни уютно, ни тепло, ни темно, но невыносимо было оставаться при нем – закладывался долгие годы, каждым моментом, каждым порывом его в этом же белом доме – еще когда он не знал руки девочки рыжеволосой на стенах своих.

Особенно горячим пламенем, ослепляющим и неукротимым ни минутой пожара, ни ветром, ни собственной мощью и высотой столпа своего была Вера. Как только перешагнула порог она этого дома, так тут же зарделся первыми искрами огромный очаг; как только назвал ее прагматик хозяйкой, как только сделалась эта обитель ей домом – обитель, за три сотни лет не встречавшая смерти в стенах своих – так тотчас же дорога ее героя осыпалась первыми тревогами и сомнениями; а меж тем, для каждого, кто представлен был этому дому в ту пору, герой был желанным и обласкан был по первому слову поддержкой и неутомимой надеждой, которой еще пути не обозначены и цели которой еще не видны, не ясны и не названы – которой встречают от каждой поры всех героев, посылаемых кольцом нерушимым для очередного подвига их, поступка такого неоспоримого, который бы воодушевлял стремиться к нему и не повторить же при этом, а все, все исправить, все устроить – точно так, как предшественником было задумано, точно по своему усмотрению, точно все поменяв – потому что на каждого находились и другие герои, что делились мудростью и последователю, и идеалу его прежнему неизвестной.

Какой ли хитростью Вера была этому дому, но была она тем персонажем, лучше которого подыскать было трудно и почти невозможно, но за которого никто не болел ни душевно, ни интересом, ни долгом, ни договором; которому ни один не желал исполнения заветных желаний и достижения такой светлой и безнадежной любви, которая бы сделала ее счастливой; ей даже ума никто не хотел, хот я в нем ей уж точно не было недостатка.

Она была такой хорошей фигурой, что даже зависти не вызывала; но при этом как-то очень мягко и обходительно требовала к себе уважение – и получала его; и при всем том каждому как поперек горла встала. Один лишь прагматик, который и привел ее в дом, с каждым днем, с каждым разом, словом и взглядом друга недовольным удовлетворенно замечал – да, она очень полезна – и еще более того пригодится.