Александр Алдр Саг - Война, которой не будет?

"Населению предлагается соблюдать спокойствие. Имеющееся на руках огнестрельное оружие срочно сдать администрации. Всем жителям в течение дня пройти перерегистрацию документов в управе. С двадцати вечера до шести утра запрещается покидать жилище. Чтоб покинуть село требуется разрешение местной власти, и еще много такого же, подобного. И в оконцовке классическое: за неподчинение – наказание, вплоть до расстрела включительно".

Тут только до меня дошло, как все серьезно обстоит на самом деле. И вот интересно – каким дрянным ветром всю эту срань надуло. Вчера была гладь да тишь, а нынче шиш. Вернулся я тихонечко к своей бабе, обсказал про такие дела. Она привела еще одного шустрого пацана. Объяснил я боче, мальцу местному то бишь, чтоб разведал, как мне из села незаметно выбраться. Думал уж переодеться в какую ни-то гражданскую одежку и тихонько двинуть в отряд. Там все же начальства умного до какой-то матери, и опять же территория-то как бы Расеи принадлежит, не сунутся туда эти вояки. Но и «газон» казенный, да еще и с грузом жалко бросить, не в сохранности он здесь будет по нынешним временам. Примерно через час мои лазутчики вернулись. Любили они меня за то, что сладостями иногда одаривал или на машине катал, потому и мои поручения в точности исполняли. Вот и сейчас, все облазить успели, но выход, если с машиной уходить, отыскали. По нескольким огородам за дворами, в поле сразу за аулом. И уж по нему до проезжей дороги пробираться. Благо, ГАЗ-66 это ж какой ни на есть, а все ж вездеход. Немного помыслив, решил я в потемках рвануть. На фарах у меня рассеиватели, вишь какие фиговины прифигачены, чтоб свет далеко не бил. Я этот тракт как свои пять пальцев в обе стороны знаю, в сплошной темени могу рискнуть вообще без всяческого свечения проехать и не засветиться. До вечера я отдохнул, но кой там отдых. Как раненый зверь по комнатке метался, а потом, попрощался довольно грубо, потому как достала меня моя зазноба своми слезами да уговорами с ней остаться аль с собой взять. А куда ее взял бы, когда у самого земля под пятками горит? Короче, свалил я в потемках. В направлении отряда проехать не удалось, и что и как там, до сих пор не знаю. Чует сердце, и там не все добре. В сторону отряда вся дорога была перекрыта и кое где прожекторами освещена, а по краям поля и сплошные арыки – на грузовике не пробраться. И коли чо встрянет на пути, то не с моим пистолетом разборки устраивать. Но в сторону заставы, в предгорьях, я несколько тайных тропочек знаю. Вот и поехал домой.

Неподалеку от заставы старик один живет со старухой. Небольшой огородик у него и баранов держит. Мы ему сено заготовить помогали, да муки когда подкинем трохи. Он нам баранинки иногда, да свежей зелени прямо с грядки – симбиоз, популярно говоря. Глубокой ночью я добрался до этого дашнака 68 68 Дашнак – это слово с таджикского языка переводится как друг, русские солдаты пользовались этим обращением в значении абориген. В Казахстане так же использовали слово дос – друг. . Старик как увидел меня, в лице переменился. Не только имперские слова забыл, на своем родном ничего сказать не может. Ничего не могу с ним поделать. От отчаяния даже в старухину комнату заглянул, понимаю, кровная это обида, но, думал, может она старика в чувство поможет привести. Но где там. Она сидит в углу, подолом с головой накрылась, и скулит. В машине у меня водки с полбутылки оставалось, на опохмелку приберегал, но с утра про нее и не вспоминал, какая уж тут опохмелка. Я сбегал, принес этого "лекарства" и силком влил в старика. Дед захлебнулся сперва, закашлялся, но это и помогло истерику сбить, а затем алкогольные градусы принялись действовать. Старина размяк, заплакал. С грехом пополам рассказал как все происходило.

Ночью подошли к заставе машины. Много машин с солдатами. Старик любопытен был, не зря мы его порой шпиёном прозывали. Подобрался он поближе, молодец, хоть не высовывался, – испугался необычности происходящего. Видел, застава вся поднялась, а которые в машинах приехали, спокойно сидят. Видимо, какие-то переговоры были. Несколько человек постоянно туда-сюда переходили. Старик говорил, много времени прошло, он продрог и пошел спать. Потом, когда почти рассвело, машины с заставы уезжать стали. Но не далеко уехали – громыхнуло что-то так, аж долгим эхом в горах отозвалось. Утром старик снова пошел к заставе, а над ней большой красный флаг с серпом и молотом развивается, он подумал, Советы назад вернулись. Заходит на заставу, как обычно. Его у нас не останавливали, только провожали к кому с командиров или ко мне, в ком надобность была. А тут раз, и под автомат. Только тогда он рассмотрел, что форма на солдатах другая, и лица у пограничников не знакомые, он ведь всех знал, да и много ребят его соплеменниками были. Решил старик, на заставе какая-то непонятная смена произошла, помню, сказал он: "Киргизы пришли, или еще кто-то такой же узкоглазый". Аксакал только талибов очень боялся, все говорил, чтоб мы с заставы не уходили, а то незваные гости из Афигана полными хозяевами в этих местах станут. Как будто от нас это зависело. Но прав он – уйди мы, и гражданская война тогда с новой силой разгорится, и вместо продуктов на базаре одни наркотики продаваться будут. Дашнака проводили к начальнику, тот совсем не знал аджикского языка, но видимо уразумел, что старик местный. Бойца с ним послал, проверить, где живет. Еще старик рассказывал:

"Иду по двору заставы, с солдатиком пытаюсь разговаривать, а в это время троих пограничников ведут. Парни видимо с ночного наряда только вернулись, понять ничего не могут, лица растерянные такие. А киргизы тех парней к стене конюшни подвели, а сами назад вернулись, и автоматы подняли, прицелились. Я закричал тогда – нельзя в людей целиться, плохо это. Но докричать не успел. Выстрелили в пограничников. Упали они тут же, и ноги у одного задергались, как у овцы, когда она с перерезанным горлом к своему аллаху уходит. Я упал бы, наверное, но тот, который со мной шел, стволом автомата меня под ребра ткнул, веди, мол, к своему дому. Я подумал, сейчас и нас со старухой так же, прямо на своем дворе. Подумал, за овцами кто ухаживать станет, испаршивеют они, подохнут. Но солдатик нас стрелять не стал, прошелся кругом, даже на женскую половину зашел, посмотрел чего-то. Баба моя на него закричала, мол, без совести его мать родила, но я ей рот закрыл. Потом до вечера боялись мы со старухой даже во двор выйти. Но к ночи все бараны вернулись, а двоих нет. Один всегда или возле заставы любил гулять, или возле дороги. Пограничники приучили его к сигаретам, вот он и бродил кругом, окурок где найти и сжевать. К заставе я не пошел, страшно там. Пошел к дороге. Не знал, где страшнее. Плюнул бы на этого барана, съели его киргизы и Джабраил 69 69 Главный из четырех ангелов аллаха. (мир ему) им судья. На верхней дороге баранов не оказалось, поспешил на нижнюю, домой пока светло вернуться надо. Смотрю, а на дороге что-то не так как всегда, какие-то машины сгорели похоже. Подошел ближе, а машины еще тлели, да вместе с людьми в них. Пограничники наши в машинах как сидели, так и сидят, только черные все, обугленные. Не узнать никого, но я понял, пограничники. И не убирает их никто, не хоронит. Волосы у меня зашевелились, даже тюбетейка упала. Я ее поднимать не стал, как домой прибежал не помню совсем".