Марина Удальцова - Собачья шкура

– Идем, Джек! – Тон не просто сердитый и недовольный, но даже обвиняющий. Похоже, голова Дины активно пытается вогнать все характеристики холеного франта в заранее заготовленные рамки. Причем, судя по плотно сжатым губам и морщинке на лбу, они туда ну никак не хотят влазить. Наверное, говорил что-то не то, смотрел куда-то не туда, делал как-то не так – и выбился из уже затертого до дыр сентиментального сценария, проигрывавшегося миллионы раз в её буйно цветущем, шумно бурлящем, неистово бьющем воображении еще до того, как они познакомились.

Ни слова больше не обронила мне в этот тихий вечер. Ни «спокойной ночи», ни даже улыбки. Да что там, и взглядом не удостоила. Как два чужих существа. Я пытаюсь как-то исправить угнетающее положение, лижу ее руку и ухожу спать. Величественная Дина, не шевельнувшись, сидит и смотрит куда-то мимо бубнящего ящика с картинками. Как назло, еще и слезливая мелодрама. Зло щелкает пультом в поисках чего-то, более лояльного к ее переживаниям. Это последнее, что я вижу, скрываясь за дверью. Засыпаю мгновенно, немного обиженный за сегодняшний конец дня.

Морозное утро наполнено ароматом роз. Тех самых, что принес холеный поклонник. С этим запахом в душу врываются отчуждение и холод вчерашнего вечера. Ну, где ты, принцесса? О, судя по глазам, еще и плакала. Дурочка, ведет себя так, словно с каждым новым поклонником утекает последняя надежда на счастье. Странно, уже вроде бы взрослая, а на самом деле – такая же, какой я ее встретил целых десять лет назад! Некоторые подруги в её возрасте уже успели обзавестись семьей, детьми, карьеру сделать, кое-кто уже даже развелся, а Дина такая чистая и наивная, с этими своими огромными милыми зелеными глазами… И эти ресницы – шуршат, как крылышки крошечных шустрых птичек, когда она непонимающе и удивленно моргает… А когда плачет – перышки у этих крыльев мокнут, становятся тяжелыми и медленно опускаются в печальном величии. Совсем как сейчас.

Не утруждая себя даже налетом улыбки, Дина с неестественной поспешностью и даже каким-то отдаленным подобием раздраженности выгуливает меня. Теперь ее руки, двигаясь неловкими, яростными рывками, домывают чашку из-под соленого от слез кофе. Пытаясь быть ловкой и расторопной, она лишь груба и нелепа. Но отрешенный взгляд демонстрирует полное безразличие ко всему вокруг: фантазии о красивой сказке в ее голове терпят существенное поражение под натиском превосходящих числом и силой аргументов противника – здравого смысла, опыта и непонятно чего еще. Это буйство мыслей доступно мне без труда: просто Дина из тех людей, у кого на лице написано всё, абсолютно всё, что происходит у нее на сердце. По крайней мере, до последнего времени мне думалось именно так.

Наконец-то ушла. Еще чуть-чуть – и воздух бы иначе стал настолько плотным от повисших в нем мыслей и чувств, что было бы невозможно вдохнуть. Оставив сиротливую квартиру на домашнего любимца, ушла утешаться работой, придав каждому мускулу лица неприступно-гордое выражение.

Как? Нет, ну вот как так можно?! Мне три дня помнила сворованную с ее тарелки курицу, а ему простила… От его запаха уже впору в окно прыгать. Его запах – яркий, наглый, заполняющий все уголки дома, словно с порога штурмом завоевавший территорию. Всё это дополняет ароматный табачный дым недешевых сигарет, вкупе с его собственным запахом способный погружать в странное состояние, подобное гипнотическому трансу, даже меня – не то, что эту очарованную дурочку. Как животное… Как самец – пришел и сразу заявил свои права и намерения. Расчетливо и бесстрастно. Я не выдерживаю его злого взгляда. Дина вообще забыла о том, что здесь находятся целых три живых существа, хотя то, какими глазами она смотрит на прощённого ухажера, влюбленностью не назовешь даже с натяжкой. Скорее, заинтересованность, кураж, желание пробраться сквозь его гипнотические сигаретные чары. Впрочем, мне не составляет труда понять, что обладать ею и любить ее – разные вещи, и к последнему он уж точно не стремился. Ну, давай, бери её, она уже вся твоя! Я взглядом возвращаю всю его злость, гордо ворочу морду и удаляюсь. Делай, что хочешь! Совсем крышу сорвало у девочки после смерти матери. С упавшим сердцем ухожу из кухни в гостиную – у них сегодня, кажется, другая программа, так что на диване перед телевизором царствовать буду я.

Я стал безжизненной ходячей игрушкой. Сознательно. Специально для Дины. Не прибегаю встречать её. Не лаю и не лижу ей ладони. Чинно и тихо хожу рядом на поводке без попыток повалить хозяйку в снег или поиграть. Не заваливаюсь на её кровать. Поедая с миски обед, не лезу к ней в тарелку за безотказной добавкой. Не сворачиваюсь у её ног усталыми вечерами. И даже не смотрю в её глаза, хотя безумно соскучился по ним. Короче говоря, я обиделся.

Этот холёный хмырь приползает к Дине не реже двух раз в неделю. Но и не чаще. Осторожничает. Значит, пять вечеров остается на такой вот мой гордый и молчаливый ультиматум. Нельзя, правда, сказать, что до этого я блистал многословием.

В минуты безделья и молчания в голову лезут мысли. Воспоминания… Как мы встретились. Я нашел ее. Целых десять лет назад! Я тогда был бездомным запущенным псом, уже вышедшим из умилительного щенячьего возраста, когда еще можно рассчитывать на лакомый кусочек от радостных ребятишек. Приходилось перебиваться случайным пропитанием. Я стащил неосторожно выложенный на скамейку в парке пакет с круассанами. Мужчина как раз собирался почитать какую-то периодическую не особо обремененную смыслом литературу, заодно и позавтракав. Но я нарушил его планы. Стыдно, конечно, но ведь его откормленная фигура не шла ни в какое сравнение с моими впалыми боками, так что это сильно успокаивало моё и без того не слишком глубокое чувство стыда за содеянное воровство. А тут она… Я несся со всех лап (толстяк, но вдруг догонит и наподдаст еще мне за его несостоявшиеся утренние круассаны), а тут она! Сидит и плачет. Не знаю, чем привлекла мое внимание, ну девчонка и девчонка такая себе семнадцатилетняя. Но в тот момент, когда я бежал со своим трофеем, она подняла заплаканные глаза – и эта мольба и бессилие меня вогнали в мгновенный ступор. Я уже почти пробежал мимо, но она приковала меня к себе этим взглядом, заставив сменить направление. До скамейки было еще несколько метров, а она уже протягивала руку, ее мягкая ладонь ждала встречи с грязной шкурой бездомного собакоподобного существа с небезгрешным прошлым. Ей нужна была эта маленькая нежность, которой и я, признаюсь, не испытывал с непродолжительных щенячьих времен. Я положил ворованный завтрак рядом с ней, пододвинув носом. Тогда Дина (я не знал еще, что это рыжее заплаканное чудо – обладательница красивого имени Диана) раскрыла пакет и взяла два – один для себя, а другой предложила мне, умиляясь моей незначительной заботой. Как здорово было – она кормила меня со своих рук, улыбаясь и, казалось, забыв не только о слезах, но и об их причине. Это было действительно незабываемо, ведь даже будучи щенком, я не испытывал таких чувств – заботы, покровительства, дружбы и еще много другого, всего и сразу, чего я не пытался даже понять. Просто это было здорово, возможно, всего лишь оттого, что давно никто не кормил с руки грязную псину-воришку. Солнечным был не только тот день – вся моя жизнь с тех пор была словно залита яркими лучами, прогнав из души безнадежность. Хотя эта встреча не приблизила меня к разрешению моей проблемы, с Диной было лучше. Не знаю почему, просто – лучше!