Кирилл Берендеев - Нет имени страшнее моего

Многие отказывают фэнтези в признании под тем предлогом, что «придумать легко», достаточно напихать некий стандартный набор чудищ, скажем: орков, эльфов, гномов или русалок, леших, кикимор; растворить его меж людьми, одетыми по моде Средневековья или античности – и готово. Но даже такому миру необходимо развитие, история, культура, общность и цельность. Калькируя один и тот же сюжетный ход, однотипных героев и схожие схемы развития, можно получить много поделок, не имеющих никакой цены. А потому авторы обычно очень долго и трудно подходят к написанию того или иного фэнтезийного романа. Я не говорю сейчас про себя, но приведу в пример Марию Семенову, автора «Волкодава». В произведении присутствует огромный пласт материала, который хорошо знаком автору, поднаторевшему на истории и обычаях Древней Руси, но весьма мало знаком читателю. А потому отторжения или непонимания не происходит. Ну и конечно, благодаря умению автора не просто полностью погружать читателя в свой мир, но и делать его понятным, логичным, антропоморфным.

Да, вот еще одно звено, от наличия или отсутствия которого зависит судьба текста. Увы, но всякая история должна быть интуитивно понятна, осязаема и ощущаема читателем, без этого, как бы хорошо и явственно не был написан текст, не случится связи между персонажем и живым человеком, не произойдет взаимопроникновения, читатель просто отложит книгу, подумав: мол, написано хорошо и мысли какие-то есть, но что мне с того? Потому, как невозможно описав мир пришельцев из далекого космоса, не ввести туда людей, либо контрапунктом, либо одними из героев в научной фантастике, и в фэнтези немыслимо просто сотворить мир, населив его неведомыми существами и только про них писать. Хоббиты, гномы и эльфы Средиземья являются порой больше людьми, чем сами люди в трилогии Толкина. Неудивительно, что именно поэтому «Властелин колец» завоевал столь большую популярность именно как литература, описывающая вроде бы немыслимое и невозможное, но которая так недалеко в своей сути ушла от эпических сказаний, на которых, собственно, и основывал свои тома профессор. Многие в курсе, что эльфийский язык является компиляцией угро-финских наречий, а святые тексты «Сильмариллиона» вышли из «Калевалы» и конечно, библии. Что сам мир Средиземья, если положить его на карту Англии Темных веков, подойдет, как влитой, и не покажется странным, что тогдашний Лондон и его окрестности станут Мордором. Ведь именно через этот город, эту реку и приходили все завоеватели: как ранние англы и саксы, так и более поздние викинги и норманны. Фактически, если мы рассматриваем историю хоббитов, мы говорим о тех самых легендарных временах короли Артура и Мерлина, но только с ожившими чудесами, их волхвователями-друидами, ставшими эльфами, пиктами, которые жили в землянках и стали похожи на хоббитов… и так далее и тому подобное. История очень интересно может преобразовываться, стоит только включить фантазию. А ее у профессора Толкина всегда было в достатке.

Надеюсь, и мой роман, сотворенный сюжетно в сознании и скомпилированный со странной, страшной и удивительной историей как Руси, так и окрестных, большей частью, северных народов, не пройдет мимо вашего внимания, читатель. А его герои, тоже вроде бы из иных мест, похожие и не похожие на нас, заинтересуют. Ведь они писались с нас, как и личностей исторических, так и современников, но вполне себе земных персоналий.

Рисунок на обложке – картина Жана Огюста Доминика Энгра «Юпитер и Фетида»

Франсуа Буше «Геракл и Омфала»

«Как странно устроено восприятие, – размышлял Абаи́м, подкладывая под бок еще одну подушку, – достаточно женщине переодеться, и она становится совершенно неузнаваемой. Будто нарочно».

Он повернулся к выступающим на середине залы разодетым в шелка танцовщицам. Те ровным полукругом разошлись по сторонам, подняли вздохнувшие бубны в вытянутых руках. Вперед вышла девушка.

Ее прозывали И́шкой. Лет шестнадцати, белолицая с начерненными бровями и ресницами, крепкая, розовотелая, в струящемся халате с длинными, до пола, рукавами. Бубны дрогнули, Ишка взмахнула руками, точно крылами, глаза полыхнули лазоревым пламенем, спина изогнулась, повинуясь зазвеневшему ритму. Окружавшие ее девушки замерли, мелких переборов пальцев по натянутой коже бубна невозможно было различить. Двигалась только Ишка: медленно кружилась, с удивительной грацией подбегая то к одной своей товарке, то к другой, плавными движениями перетекая по кругу: где рукой, где хлестким ударом рукава, где распущенными волосами касаясь бубнов, и, в зависимости от прикосновения, легкое или тяжелое оно было, те откликались, то едва слышно позвякивая, то шурша, то звучно громыхая. Ишка порхала меж ними, танец убыстрялся. Уж колокольцы и тарелочки звенели, не переставая, а длинные рукава метались все быстрее, наполняя комнату затейливой вязью звуков. Ишка летала, ровно бабочка, обрамленные цветными ленточками пестрые бубны, были похожи на разросшиеся до невиданных размеров ромашки. Казалось, обретшая невиданную прыть девушка умудрялась одновременно дотягиваться сразу до всех ярких тарелочек, те отвечали ей, страстно откликаясь на любое прикосновение. Пораженный изумительной точностью движений Абаим глаз отвести не мог.

Хлесткий музыкальный рисунок внезапно сменился полной тишиной. Халат сорвался с танцовщицы, полетел в сторону одной из танцовщиц, ударил в бубны, вызвонив странный жалобный наигрыш. Исполнительница враз замерла, опустилась на колени, лбом коснувшись пола.

Ошарашенный Абаим захлопал в ладоши. Его никто не поддержал, странно. Он удивленно огляделся по сторонам, крутя коротко стриженой головой, но никого рядом не обнаружил. Вспомнил с досадой: товарищи неприметно ушли в начале танца, оставив новоизбранного начальника императорской стражи развлекаться в одиночестве. С ним распрощались, но Абаим, увлеченный танцем, не слышал слов, и теперь досадовал на себя: выходило, что товарищи предпочли выразить почтение, оплатить девушек, и, посидев накоротко, удалиться – вроде как он им не ровня, ведь Абаим с завтрашнего дня допущен охранять самого государя. И может видеть самодержца не только по праздникам, а почти в любой день, о чем ушедшие и мечтать не смеют.

Ишка подсела, обняла, нежно куснула за ушко, ласково зашептала поздравления. Абаим притянул девушку к себе, спросил, отчего раньше так не танцевала; та улыбнулась, сверкнув жемчужной белизны зубами, и, с явным нежеланием говорить, изрекла нечто об особом случае, затем, уже без слов, покорно поддалась сгребшим ее в охапку рукам. Так в обнимку они и смотрели на завершение танцев ее товарок, исполнявших неторопливый хоровод. Он чувствовал, как под ищущими ладонями торопливо бьется девичье сердечко. Ишка ласкала его в ответ, осыпала грудь нежными поцелуями, от коих по телу расходилась нега. Абаим разом перестал ощущать себя пьяным и безвольным, только и способным валяться на подушках. Он хоть и выпил прилично, но желание выхлестнуло дурман из головы, заполнив иным опьянением, и при этой смене промелькнула мысль, а не потому ли друзья покинули его, уходя по одному и едва слышно прощаясь. А может еще по одной, редко называемой причине.