Кирилл Берендеев - Нет имени страшнее моего

Нрав императора суров, если не сказать, жесток, но ладно только это, и не при таких господах служил Абаим. Многие рассказывают про самодержца всякое такое, что лучше и не слышать. Неудивительно, что и охрана меняется так быстро да все не по своей воле. Куда пропадают прежние охранники – никому не ведомо. Верно, потому товарищи и прощались с ним, как с живой тенью, потому и скинулись на девушек и ужин.

Но ведь Абаима не выбрали в стражи, он сам назвался, когда объявляли на площадях о новой должности, уже второй за месяц. Прибыв в указанное глашатаем место, попал под перекрестный допрос заместителя начальника императорской охраны, гадателя и личного советника императора – и ведь прошел отбор. Его уговаривали остаться в столичной дружине, сам Жебра́к, тысячник, уламывал. Чего ему не хватает, давно получил славную должность сотника, почетную, да и платят от души, в кои-то веки у него и дом свой, и наложница, и рабов почти дюжина.

Ишка застонала тихонько, Абаим погрузился в омут блаженства, затягивающий с каждой минутой все глубже, все дальше от тревожных переживаний. Слушая, как шепчет Ишка про него, обожаемого, не мог не усмехнуться внутренне, вот ведь, какая-то его часть, не одурманенная вином и страстью, насмешничала сейчас, напоминая ехидно, кто девушка для него, а он для нее.

Танцовщицы продолжали кружение, музыка пьянила сильнее вина. У Абаима замутилась в голове. Еще несколько мгновений, и он забылся странным сном, ничуть не отличимым от яви.

Вернее, так: рывком он проснулся. Ничего не переменилось в комнате, разве что свет бесчисленных ламп и ночников заметно потускнел. Первое время Абаим подумал: наступило утро, и девочки ушли отсыпаться. А мамка почему-то до сих пор так и не появилась, чтоб распорядиться насчет завтрака для по-настоящему дорогого гостя. Он не сотник теперь, правая рука Жебрака, бери выше, он…

Шорох шагов, или ему послышалось. Он поднялся на ноги – нет, никого. Обернулся, мягко на пятках, и не мог не вскрикнуть от изумления. Прямо перед ним, на кругу, стоял седой сутулый старик, высокий, очень высокий. Уж на что плечист и здоров вымахал Абаим – на голову выше всякого в городе, а и то, старик лишь самую малость не превосходил его ростом; вот если б распрямил согбенную спину, точно превзошел.

Опираясь на тяжелую клюку, деревянно постукивавшую при каждом шаге, старец подошел к стражу, полы цветастого халата шуршали по гладко натертым доскам, цепляли ковры, подушки. Одним взглядом своим, цепким, острым, как у коршуна, заставил Абаима сесть. И сам примостился рядом. Не поворачивая головы к воину, заговорил.

И тут случилось странное: сколько ни силился потом Абаим, никак не мог вспомнить не только слов старика, но даже содержания разговора. О чем говорил старец, ведь явно не о доме, в коем так неожиданно оказался. Вещал что-то важное, объяснял и поправлял, напутствуя слушателя. Но только все, о чем говорил почтенный, осталось для Абаима тайной по пробуждении. Верно потому, что старик, прежде чем отпустить стража, повелел тому пройти коридором забвения. При этом указал на выход из танцевальной залы в главные гостиные дома терпимости. Абаим отчего-то, сам не понимая, что делает, поклонился старцу и сделал ровно так, как и было велено, спустился по знакомым ступеням. Вот только попал вместо залы в каменный мешок, заполненный водой. Дышать вода позволяла, больше того, Абаим понял, что находится под ее волнами, лишь подле двери, расположенной в конце мешка. Отперлась та легко, воин выплыл, в полутьме нащупав ступени, и оказался… все в той же танцевальной зале. Старика в ней не было, страж личных покоев бросился назад – и вот тогда-то проснулся.

Ничего не изменилось в зале. И, вместе с тем, изменилось все. Абаим рывком поднялся на локтях, только сейчас поняв, что заснул и проснулся. Рядом сидела распорядительница дома терпимости и терпеливо ждала пробуждения. Взглянув на нее, воин резко отвернулся, наткнувшись взглядом на обслугу, неспешно убиравшую по углам следы вчерашней удали.

Позавтракав торопливо, Абаим отправился к новому месту службы, пока еще как гость, на часы ему заступать только через сутки. И уже по прибытии неожиданно узнал о неожиданном решении переменчивого властителя.

Неприятный холодок разлился по телу, Абаим не знал, как воспринять свое нежданное повышение – теперь он станет не просто одним из личных стражей государя, но старшим над ними. Временно исполнявший эти обязанности Ха́ндога отказался от должности, предложив вместо себя им же выбранного новичка. При этом остался заместителем, коему придется вводить в дела новоиспеченного начальника. И теперь, душным летним полуднем, когда Абаим, выслушивая недлинные истории заместителя, постоянно оглядываясь, брел впервые в жизни по Тайному замку – дворцу всемогущего господина и правителя Островной империи, – его то и дело продирал морозец. Он ежился и оглядывался на Хандогу. Нынешний его помощник, жилистый мужчина под пятьдесят, многое на своем веку перевидавший да переслушавший и никак не в меньшем поучаствовавший, был немногословен, вязко, степенно описывал новичку все преимущества и тяготы новой должности, а раз уж о том речь зашла, никак не мог обойти словом и самого государя-императора.

– Не говорю хулы, только свое мнение о государе высказываю, – повторил Хандога. – Но его величество себе на уме. Особо никого не привечает, можешь даже не стараться понравиться. Но и спуску не дает. Будешь выполнять в точности, как скажет, похвалит, но не более. Не сумеешь – взыщет по полной. А потому лови каждое его слово и не бойся переспросить, когда что непонятным покажется. Да и придворные правила: все эти шапку туда, голову сюда – забудь напрочь, он этого не любит. Войдя, опустись на колено и слушай. Если понял – кивни. Сейчас-то меня понял? – Абаим не сразу сообразил, что Хандога смеется, помолчал немного, но затем расхохотался.

– Теперь уразумел, – вдоволь насмеявшись, ответил он.

– И еще учти – ты начальник, с тебя за всех спрос. А потому никогда не задавай вопроса «зачем?», – его величество этого не любит настолько, что, видишь, как с прежним начальником поступили – сварили в морской воде, да при этом полдня просто нагревали. – Абаим явственно вздрогнул. – Вот то-то и оно. Нас, кроме тебя, здесь шестеро, мы ученые, а кое-кто – и на своей шкуре. И не благодари дважды – он этого тоже не любит.

– Тоже может?

– Он? Да за все и что угодно может придумать, – без тени улыбки ответил Хандога. – Вот хоть помешали ему в раздумьях, а пуще того, в делах каких, что на свет не хочет выказывать. За это особенно…. Да ты не боись, молодые боятся, а ты…, тебе уж под сорок, страх к таким годам сам исчезнуть должен. Или только сотником и был в охране?