Екатерина Дей - Я однажды приду… Часть III

– Мне уже не так больно, уже могу улыбнуться.

– Я люблю тебя.

И такая боль в глазах, что я чуть опять не потеряла сознание. Попыталась достать руки, но оказалось, что они чем-то забинтованы так, что не видно пальцев.

– Что это? Почему?

– Ты все мышцы себе повредила. И на ногах тоже.

– Я сама? Зачем?

Лицо Глеба как-то странно изменилось, как волна прошла, но он справился с собой и спокойно объяснил:

– Ты сопротивлялась передаче энергии от Олафа и меня. Всеми своими гигантскими силами.

– Гигантскими?

– Да. Теми, которые в тебе проснулись, мы едва тебя удерживали, только тело осталось человеческим, ты его ломала об нас.

Как это – я сама ломала своё тело? Вопрос был таким явным, что Глеб смог слабо улыбнуться.

– Мы пытались тебя держать и передать тебе энергию, а ты вырывалась так, что могла сломать себе всё. И боли не чувствовала.

– Я очень всё чувствовала, всё-всё чувствовала, больно невозможно, мозг чуть весь не выкипел…

Глеб побледнел, и глаза мгновенно почернели.

– Но ты лишь чуть постанывала… ни разу даже не крикнула…

– Не могла, почему-то не могла, но было очень больно.

– Ты всё чувствовала? Но это невозможно, ты чуть не сломала себе позвоночник…

– Это когда я над столом взлетала?

– Ты всё помнишь? Ты была в сознании?

– Пока Андрей какой-то холод мне на голову не надел, ещё Лея кричала…

Я всё шептала и шептала, пока не появились слёзы и я, наконец, не заплакала. Со слезами стала уходить боль в руках и ногах, а я всё шептала и не могла остановиться. Глеб смотрел на меня сумасшедшими глазами, огромными, полными боли и страдания. Несколько раз он пытался погладить меня по щеке, но останавливался на полпути в страхе, что мне будет больно, а я все шептала, рассказывала ему о своей боли. Почему всё это ему рассказываю, зачем? Раньше никогда этого не делала, просто терпела и молчала, если не напивалась. А сейчас жаловалась и жаловалась, хныкала как маленький ребенок, всхлипывала, плакала, требовала сочувствия в своих страданиях. Потому что верю ему, большому и сильному, верю, что он любит меня и спасёт в этой боли, что он понимает её, эту мою страшную боль. Я для него теперь жизнь, счастье и любовь. Этот ужас, который я пережила, помог мне понять, насколько я его люблю и доверяю, наконец, поняла, что я не одна, я ему могу всё сказать, мне не нужно быть сильной. Тяжело вздохнув, я посмотрела на него и прошептала уже спокойнее:

– Ты меня не слушай, это просто истерика, не так уж больно и было, совсем чуть-чуть, сам сказал, что я только стонала.

Глеб закрыл лицо руками и кивнул – конечно, совсем чуть-чуть. А я вдруг успокоилась, слёзы помогли, боль ушла, и тело охватило блаженство от ощущения отсутствия боли. Когда я попыталась пошевелиться, Глеб сразу остановил меня:

– Катя, не двигайся, у тебя все мышцы порваны на ногах и руки очень повреждены, спина тоже непонятно как держится. Олаф, зайди.

– Катя, здравствуй, дорогая. Выглядишь хорошо.

– Привет. Зеркало есть?

– С этим подождём, завтра посмотришь на себя.

– Такой ужас?

– Ты прекрасна, только… от напряжения у тебя немного мышцы на лице… чуть изменились.

Даже лицо ощупать не могу, всё замотано какой-то непонятностью, это не бинты и не холст, что-то плотное, но не жёсткое. Попытавшись ощутить спину, поняла, что лежу на чем-то, проваливаюсь, как в пуховой матрац, ощущение непонятное. Олаф положил мне руку на лоб, и я сразу потеряла сознание от удара энергией.

Я пришла в себя от того, что кто-то трогал мои руки, Олаф. Он разматывал непонятность с моих рук… о, ужас! Кожа была совершенно синей, сплошной синяк, и такая распухшая, пальцы как сосиски. И я воскликнула:

– Это что такое с моими пальцами? Олаф, это навсегда? Как с ними жить?

Он только улыбнулся.

– Катя, час назад ты только шептать могла, а сейчас уже достаточно громко возмущаешься. Всё пройдёт, и ты скоро будешь ещё красивее. А сейчас ножки, прекрасные ножки.

Прелесть ножек ужаснула меня так, что я закрыла глаза.

– Ну, что, зовём Глеба?

– Нет! Только когда хоть немного меньше стану, Олаф, я как слон опухший.

Олаф очень вкусно рассмеялся, покачал головой и позвал Глеба:

– Глеб, Катя в полной красоте, торопись увидеть.

Своими пальцами-сосисками я не могла укрыться одеялом, они меня совсем не слушались, и когда вошёл Глеб, я только с ужасом посмотрела на него. Олаф получил массу удовольствия от моего смущения и улыбки на лице Глеба.

– Моя красавица, ты уже совсем пришла в себя, даже говорить можешь.

– Глеб, только совсем синяя красавица, розовой я уже была, теперь вот синяя.

Олаф что-то сказал Глебу на ассасинском и, подмигнув мне, вышел. И чего он так радуется, прямо счастлив весь, даже подмигнул мне, несмотря на присутствие Глеба.

– Я не понимаю, чему он так радуется. Опять буду ходить как ужас, никуда не выйти, буду только лежать и лежать.

– Так ходить или лежать?

Глеб улёгся рядом со мной и улыбался, поводил пальцами по моей синей сосиске.

– Хорошо хоть не ванна эта жуткая, ты хочешь сказать, что я прямо завтра пойду гулять в сад?

– Завтра не завтра, но скоро будешь гулять.

Я даже не удивилась своим, как догадываюсь, синим лицом. И какое такое лечение они придумали для моего совершенно измученного тела, что синева так быстро пройдёт? И эта слоновость сама по себе превратится в нормальность тела. Глеб мягкими пальцами очень нежно касался кожи на руках, и я почувствовала тепло, сначала легким дуновением, потом всё сильнее и уже совсем горячо. Я чувствую его энергию! Глеб улыбался, смотрел на меня и его глаза светились звёздочками.

– Я люблю тебя, милая моя, всё хорошо, твоё удивительное тело станет ещё прекраснее.

Он гладил мою кожу, и она оживала, прямо на глазах оживала, как та роза, как тот букет, который расцвёл от его прикосновения. Отёк спадал, и пальцы уже не стали похожими на сосиски, ещё не мои пальцы, но уже значительно тоньше.

– Глеб, это что, я как цветок, да? Так быстро, удивительно.

– Ты самый красивый цветок, единственный в мире цветок.

– Ты будешь меня лечить?

– Я уже лечу тебя, восстанавливаю твоё мягкое тело.

Глеб водил руками надо мной, иногда касался кожи, и тело оживало, даже спина перестала ощущаться металлическим колом. Энергия лилась из его пальцев настоящим потоком, и я впитывала её как сухой песок воду, мгновенно и всю. И даже не заметила, как уснула.

Меня лечили все, Олаф объявил, что мне нужно разную энергию, не пытаясь даже объяснить, чем же она отличается, поэтому каждому было выделено время и начиналось развлечение. Олег назвал меня синей птицей счастья, Андрей голубым облаком. Виктор долго мычал, сдерживая своё сравнение, я сделала грозное лицо и затребовала правды, но услышав её, тут же кинула в него подушечкой. И откуда он таких слов набрался, кино что ли крутит, словарный запас пополняет – синий пупсик, хорошо, что Глеб не слышал. Я объявила ему вендетту, вот как только верну себе нормальный цвет, так и начну ему жену искать, серобуромалиновую, он такого слова не знает и пусть пока радуется.