Василий Лягоскин - Банкир. Клан «Восточный банк»

Существо, стоящее перед дверью, было облачено в какую-то хламиду пыльно-серого цвета до пола, и нечто невообразимое на голове, скрывавшее эту самую голову. Ростом оно было… даже чуть ниже Гобла с Доблом, так что смутно знакомая корчага в его руках скрывала эту фигуру от оценивающего взгляда Александра наполовину.

– Ты кто? – хриплым голосом спросил он, отступая на всякий случай к окну.

Существо откинула головной убор, оказавшийся капюшоном, на спину, и оказалось гоблином. Точнее (поправил себя парень) гоблиншей неведомо какого возраста. Скорее всего, весьма почтенного, судя по морщинам, избороздившим ее лицо, и носу, который давно уже стремился к подбородку, и совсем скоро собирался его достичь.

– А что, у гоблинов носы растут до самой смерти? – задал Александр вопрос собственному воображению.

Но ответить не успел – первой ответила гоблинша.

– Я Бобла.

– А я думал, Гобла, – неудачно попытался пошутить парень.

Неудачно, потому что гоблинша ответила вполне серьезно:

– Нет, Гобла по номерам не ходит, – потом, подумав, добавила, – шаманкам по комнатам ходить нельзя.

– Итого мы имеем четыре гоблинсих имени, – начал строить новую логическую цепочку Александр, – какие еще есть варианты?

И задал этот же вопрос гостье:

– У вас что, других имен нет?

– Почему нет? – Бобла начала ответ скрипучив голосом, а Саша представил, что она пожала плечами под балахоном; эта картинка ему совсем не понравилась, – есть и другие – Габла, Дабла, Шобла, Ёбла…

– Стоп!

Александр остановил старушку не потому, что испугался – вдруг она изречет сейчас вовсе уж непотребное; нет, последнее имя заставило его вдруг осознать, что он стоит совершенно голым напротив существа противоположного пола. Как бы причудливо она не выглядела. Издав какой-то совершенно непонятный звук, он метнулся к кровати, к дальней ее спинке, где и висела его одежда. Прежде всего трусы-боксеры, к которым он и протянул свои руки.

Прыжок получился отличным, точным, и единственным. Только вот вышел он каким-то рваным, неоднородным что ли. На середине прыжка, прямо посреди комнаты, под крюком и, соответственно, в пределах обведенного линией белого цвета круга, время словно замедлилось, а тело все облепило незримой паутиной, сил у которой, наверное, было не меньше, чем у представителя славного клана Равнинных Троллей, который совсем недавно так нежно прижимал Сашу к своей груди. А еще эта паутина была разумной, или псевдоразумной. По крайней мере, она точно имела какие-то мысли, которые и принялась буквально вминать в черепную коробку парня. Александр рванулся, мысленно сдирая с себя незримый паутинный шелк, и, к огромному облегчению, перешел к третьей стадии прыжка. Который в фазе реального пространства и времени закончился как раз у нужной спинки.

Пятки еще не стукнулись о пол, а руки уже схватили с кровати трусы, и тряхнули их так, чтобы проще было одним движением запрыгнуть в них. Что парень и сделал. Гоблинша его длинный прыжок и ловкое облачение в одежду (Александр решил ограничиться трусами) никак не прокомментировала. Только повторила его прыжок; взглядом естественно. Надолго остановившись в своем неторопливом виртуальном путешествии там, где Саша неизвестно сколько времени барахтался в липкой паутине, сотканной неведомым пауком. А потом снова перевела взгляд на парня, и буркнула что-то вроде: «Однако!».

Алексндру ее изумление, или восхищение было как-то по барабану. Он, чтобы поскорее стряхнусь с себя дрожь и выгнать жуткий холод изнутри, спросил ее совсем о другом, никак не относящимся ни к прыжку, ни к крюку, ни к кругу под ним:

– А что это ты так нежно прижимаешь к себе?

– Это?

Гоблинша протянула в его сторону сосуд – точь в точь такой, что стоял в ванной комнате. И даже сняла с него крышку. Наверное, чтобы постоялец убедился, что новая ночная ваза девстенно чиста.

– Ага, – начал выстраивать новую логическую цепочку Александр, – что-то такое Зай про службу гоблинскую упоминал. Будем считать, что сейчас здесь санитарный час. И бабушка пришла убраться.

Он даже фыркнул, представив себе, как такая вот «бабушка» приходит убираться в туалет торгового центра, или кинотеатра. И как разбегаются по своим местам в темном зале зрители такого фильма ужасов. Сам Александр к страхолюдному виду уборщицы как-то притерпелся. А вот другая мысль, пришедшая на смену кинотеатру, что остался где-то там, в невообразимо далеком прошлом, ему очень не понравилась.

– А скажи-ка, бабушка, – начал он вкрадчиво, – а как ты узнала, что уже можно… э-э-э… нужно прийти; поменять этот… предмет.

Он кивнул на открытую вазу в руках Боблы.

– Узнала, – буркнула гоблинша, и при этом так красноречиво пошевелила носом, который размером достигал среднего баклажана, что потрясенный парень без всяких слов понял причину такого скорого сервиса.

Носом! Старая Бобла почуяла своим нюхом все, что он успел сотворить в ванной. Поэтому Александр лишь потрясенно наблюдал, как старушка шмыгнула в ванную комнату, и практически сразу же вернулась обратно, все так же прижимая посудину к животу. Только теперь, был уверен Саша, совсем другую. Ту, в которой чистотой и свежестью не пахло. А…

Тут он спохватился. Из единственной своей поезди на заграничный курорт, в Египет, он вынес, что такая услуга, пусть и оплаченная, требует дополнительного поощрения. Местной валюты у него не было. Зато были отвергнутые Заем бумажные рубли. Поскольку Александр так и стоял рядом с кроватью, и своей одеждой, аккуратно разложенной на ее спинке, то достать одну купюру из кармана пиджака было делом одного мгновения. Так что Бобла не успела пройти и половины расстояния до двери, а постоялец уже тянул к ней купюру.

– Сто рублей не деньги, особенно здесь, – успокоил он жабу внутри себя.

А гоблинша застыла, словно не решаясь выхватить непонятную для нее бумажку. Наконец она медленно протянула руку, и вытянула сторублевку двумя пальцами, скрюченными старостью, а может, и самой природой. Ту сторону, что украшала собой квадрига лошадей широко известного, но только не Александру, скульптора, она оглядела практически безразличным взглядом. А вот когда она перевернула купюру…

На обратной стороне сторублевки был изображен Большой театр. Так, по крайней мере, считал Саша. А вот Гобла посчитала совсем иначе. Она вдруг рухнула на колени, отставив ночную вазу в сторону так резко, что Александр уже готов был сделать еще один прыжок, не менее мощный, чем первый. По одной, вполне объяснимой причине – чтобы рухнувший набок горшок не облил его своим содержимым. Но нет. Уборщица свое дело знала туго. Вазу она утвердила на полу надежно. А потом сама принялась биться лбом о пол так истово, что крышка на горшке принялась громко постукивать.