Джонни Рэйвэн - Из Товарда в Ленциг

– Просеивайте свою грязную речь, господин Газгу, – ещё холоднее бросил рыцарь, – иначе, клянусь своим именем, я сам этим займусь.

– Всё, всё, молчу, – ухмыльнулся гном, пробуя варево на вкус, – ох, ядрица-водица, хорош навар-то получился!

– Кхм… кхм… – пробубнил Лодук, попыхивая трубочкой, – досадно, однако, будет опоздать. Но я вас понял, уважаемый рыцарь. Докучать сим вопросом более не намерен. Вино оставьте в знак… эм… уважения.

Тальес пожал плечами и, проводив лепра взглядом, наполнил походный кубок. Вокруг сновал народ и общими усилиями рождал неповторимую симфонию бивуака: раздавались переклички, смех, разговоры; плакал чей-то ребёнок, кто-то поигрывал на свирели, кто-то подпевал; мужлан-кузнец бранил свою жёнушку за какие-то грешки, та в ответ кудахтала и ревела одновременно, словно доселе невиданная учёному свету помесь квочки и вепря. Воздух помимо ночной летней свежести наполнялся запахом гномьей похлёбки, которая, если честно признаться, пахла очень даже недурно.

– Это вот он с виду такой вежливый и хорошенький, – рассмеялся Газгу, помешивая содержимое котелка большим черпаком, – а в душе, как и все мы, низкорослики, торгаш. Но я того хотя бы не скрываю, в отличие от этого двухличного заморыша.

– Правильно говорится «двуличного», господин Газгу.

– А? Чегось?

– Ничегось. Скоро будет готова ваша стряпня?

– Уже, милчек рыцарь, пять минуточек и будем разливать по чашечкам! Вы такого ещё не кушали – бабкой клянусь! – как попробуете, так пальцы свои до локтей обглодаете!

– Я весь в предвкушении, – фыркнул Тальес и подозвал одного из своих людей, безусого солдатика по имени Яник, – вели всем собираться. Сейчас харчи раздавать будут, похлёбку мясную и картошку запечённую.

– Понял! Буит сделано, сеньор Тальес!

Вскоре вся разномастная группа путешественников собралась возле костра и теперь, выстроившись в очередь, ожидала выдачи похлёбки. Газгу с видом древнего бога плодородия, снизошедшего своей милостью до простых смертных, разливал исходящее паром варево по глубоким чашам, затем выдавал голодным путникам по паре сухарей и, в зависимости от размеров получателя, по большой или малой картошине. Каждое проделанное действие гном сопровождал фразочкой, вроде: «кушай, кушай, да не обжирайся», «от мала до велика, все одного лика», «спасаю людей от поедания себе подобных», «а монетку ты для кормильца подготовил?» или «папочка Газгу всех вас, деточек, накормит». На благодарность челяди он отвечал: «Спасибо тем, кто ел, а приготовить – каждый может».

Когда вроде бы уже все расселись вокруг костра, а бивуак заполнился стуком ложек, чавканьем, причмокиванием и отрыжкой, Тальес обвёл взглядом вверенных ему под охрану людей и нелюдей. Первых, не считая самого рыцаря, его оруженосца и двух солдат, было двенадцать: трое деревенских мужиков со своими жёнами, пятеро ребятишек, да один учёный муж, профессор философии Марсану Айбиг из Товардской Академии Наук. Нелюдей было поменьше: гном Газгу, его одноглазый брат с чертовски сложным именем – Рудгенбонтохт, банкир-лепр Лодук, двое высоких, остроухих и холодных, как лунный свет, альхэ, один угрюмый и немногословный зеленокожий яларг, да высокий широкоплечий здоровяк велиманн из далёкого севера, неизвестно как забредший сюда, на юг Лесконии.

«Вроде бы все, – подумал Тальес, последним принимая из рук кашевара супницу. – Но отчего же мне кажется, что я обсчитался? Нет, всё верно! Точно помню, когда выезжали, было двенадцать наших и семь не наших…»

К рыцарю подошёл оруженосец, милый и добрый мальчуган Люго, и указал тому на одинокую фигуру, сидевшую поодаль от всех в тени одного из фургонов. Вот тогда Тальес и вспомнил о том, что забыл посчитать последнего пассажира, приставшего к обозу пару дней назад прямо на дороге.

– Эй, отец! Ты чего там расселся-то в одиночестве? – крикнул рыцарь в темноту, – иди-ка сюда, погрей кости у костра да откушай с нами!

От фургона долетело хриплое и резкое карканье, затем послышался едва различимый в общем гомоне глубокий старческий голос:

– Что вы, милостивый сеньор… Благодарю, но мне и здесь неплохо.

– Да чего ты такое говоришь, отец? Давай поднимайся и иди уже к нам!

– У меня нет денег, дабы заплатить за передвижение с вами, за вашу еду и доброту, милостивый сеньор. Не хочу ещё больше углубляться в долги, которые оплатить я, к сожалению, не в силах.

– Какие глупости! – начал злиться Тальес, – я сказал, иди сюда, старик! Этот обоз под моим командованием, так что можешь думать, если тебе так угодно, что плачу за тебя я. Ну, старик? Живее, разбери тебя хворь! Не заставляй тащить силком!

Снова раздалось карканье. Затем послышалось кряхтение уставшего и не желающего лишний раз напрягать больные суставы, человека. На свет выступила сутулая фигура в выцветшем, изношенном, много раз залатанном, некогда чёрном шерстяном балахоне. Голову старика покрывал глубокий капюшон, виднелся лишь заросший редкой снежно-белой порослью подбородок. Узловатые пальцы с набухшими венами и усеянной старческими пятнами кожей сжимали дорожный посох, помогая владельцу удерживаться на слабых ногах. На плече старика сидела чёрная, как ночь, птица, с длинным острым клювом и умными глазами-бусинками. Ворон.

– Присаживайся, отец! – Тальес указал старику на заменявшее скамью бревно, – а вы, двигайтесь давайте, хамы. Не видите, что перед вами человек жизнью умудрённый, уважения к себе требующий?

Сидящие на бревне поселяне безропотно подвинулись, лишь жена кузнеца – пухленькая дура-баба, которую кузнец так и называл, когда совсем недавно костерил, поджала красивые полные губы. Старик сел, Тальес протянул ему свою супницу и ложку, а сам вернулся к котлу и получил от Газгу новую порцию. Как оказалось, последнюю, совсем жиденькую, с одним кусочком мяса, парой жалких огрызков морковки и разваренным шматком лука, но рыцарь не расстроился. Уважение к сединам – первое, заученное им, ещё оруженосцем, правило из обширного кодекса рыцарей.

Тальес по примеру Люго уселся прямо на землю и неспешно занялся трапезой. Быстро опустошив супницу, а затем очистив картошку от золы, рыцарь, наблюдая за стариком, куснул вкусную, отдающую костром мякоть.

Старик же ел не спеша, с трудом сжимая деревянную ложку непослушными пальцами. Время от времени сидящий на плече ворон засовывал в супницу клюв и вылавливал оттуда кусочек мяса или овоща, а затем хищно заглатывал еду. Старик на такое фривольное поведение питомца нисколько не обижался, а наоборот, подставлял ему омут для ловли, после чего поглаживал пальцем по оперённой головке.

Когда с трапезой было покончено, а все путешественники, довольные и сытые, откинулись на спины, Тальес отослал женщин мыть посуду в ключе. Наступило время отдыха: солдаты развалились на траве, Люго в очередной раз принялся натирать промасленной тряпкой меч сеньора, профессор Айбиг уткнулся носом в книжку, тихо бубня под нос прочитанные строчки, Газгу под скучающим взором своего брата не переставая бурчал о «неблагодарности людского племени», Лодук, попыхивая трубочкой, подтрунивал над ним, зеленокожий калач из степного народа яларгов косился жёлтыми глазами на стройных и красивых альхэ, те делали вид, что им всё равно, но сами украдкой поглядывали на дикого воителя с затаённой злобой в миндалевидных глазах, мужики из деревни, сбившись в кучку с вернувшимися бабами и детьми, бросали испуганные взгляды на татуированного и бледнокожего детину-велиманна, а тот, в свою очередь, вообще смотрел лишь на большой и яркий диск луны, игнорируя всех и вся, кто сидел рядом. Тальес устало вздохнул.