Павел Примаченко - Экспресс «Россия»

Марь Ивановна разменяла седьмой десяток, ветеран войны и труда, но об отдыхе и покое слышать не хотела. – Меня из моей плацкарты только вперед ногами вынесут.

За долгие годы работы ни один пассажир на нее не пожаловался. Случай для проводника редкий. Тем более она вечно «под градусом», в «настроении».

Юрий Антонович, принимая бригаду, заявил. – Еще раз увижу пьяной, уволю.

– Когда ж это я пьяной была? – удивилась Марь Ивановна.

– Да от вас и сейчас пахнет, – не выдержал Генерал.

– Так это я в настроении.

– В настроении? – опешил Антоныч, – как же вы тогда пьяного представляете?

– Ну, это когда ни рукой, ни ногой пошевелить не может и мать родную не узнает. А для настроения даже врач рекомендует. Нам на передовой для куражу по сто граммчиков ежедневно полагалась. Подводникам и космонавтам по сей день наливают, а уж проводникам сам Бог велел.

– Из каких же это соображений? – Язвительно спросил Юрий Антонович.

– Почем я знаю? Ему виднее.

Антоныч оставил ветерана в покое. Работала она хорошо, начальству не перечила, безропотно платила взносы во все общества – от охраны памятников старины до ДОСААФ. Во время компании по борьбе с пьянством первой записалась в добровольное общество трезвости. Бригадир поинтересовался, для чего ей это понадобилось?

– Да, как же, золотой вы наш, уважаемый? Партия сказала надо. Народ ответил – есть.

– Так вы беспартийная.

– Я – коммунист в душе, а народ и партия едины. Воля партии – воля народа, – бодро засыпала начальника Марь Ивановна «правильными словами».

Тот поспешно согласился и, если о ней вдруг заходила речь, торопливо говорил. – Работник хороший, а главное политику партии понимает правильно. – И доверительно добавлял, – ее за плевок не возьмешь.

– Васек, спишь? Прозвучал у самого уха ласковый голос.

– Нет, танцую. Чего надо? – Нехотя встал, поднял крышку полки. Марь Ивановна бросилась помогать.

– Кислородик ты наш ненаглядный. Дышать тобой не надышаться, бархатный мой, – бормотала она, кряхтя поддерживая тяжелую крышку.

– Сколько?

– Две, золотой мой, атласный. – Полезла в карман кителя за деньгами. – Для пассажиров стараюсь, пристали с ножом к горлу, – белой, мать, достань. Ну, я к тебе, ласковый.

Василий ворчал и злился для вида. Многие на старушку покрикивают, не церемонятся. Она привыкшая, не обижается, знает, не по злобе это. Марь Ивановна клиент «почетный». Каждый рейс больше всех водки покупает, без всякой для себя выгоды. А могла бы, как некоторые проводники, свой «товар» возить и навар иметь. По неписанным законам водкой в составе «разрешено торговать» ночному сторожу и электрику. Им не с кого калым получить. Но перебивают торговлю не только проводники, а свои же официанты-разносчики.

– Иди, Марь Ивановна, спать хочется.

– Меня уже нет, потерялась, только обниму и поцелую в уста твои сахарные.

– Отстань, луком от тебя несет.

– Сильно? – Она лукаво улыбнулась. – Для маскировки, нежный мой. Проверку обещали. Юрий Антонович мне наказал. – Настроение можете поддерживать на уровне, но чтобы проверяющие носа не подточили. А что, хорошо прошибает?

– Хоть противогаз надевай. Комиссия до твоего вагона не дойдет, еще в тамбуре задохнется.

– А мне бояться нечего. Она беззвучно рассмеялась, зажмурилась, наморщила лоб, пригладила седые волосы и, резко рванув полы кителя, где торчали белоголовки, закричала. – Нас за плевок не возьмешь, мы при гранатах!

Проснулся Василий бодрым, в хорошем настроении. Мурлыча «утро красит нежным цветом» и, предвкушая чашку крепкого чая «под папиросу», вошел в ресторан. Показалось, что попал в казарму, где ночевала рота солдат. За день здесь побывали сотни клиентов. Закурил, дышать стало «легче».

В дальнем конце Юлька с Николаем фасовали печенье и, взвешивая, добавляли гирьку «воровку» грамм на пятьдесят. Мелочь, но наварец капает.

– К большой проверке готовятся, – усмехнулся ночной.

За столом у буфета сидели Велосипед и Генерал. Перед ними стояли закуски, коньяк «Белый аист» и бутылка «Боржоми». Чернушка, закатывая глаза, качал головой, с чем-то соглашаясь. Увидев Василия, он кивнул на свободный стул, пододвинул стакан с коньяком. – Присаживайся, в ногах правды нет. Хотя, ее нигде нет, разве что у прокурора, он всегда прав, – говорил директор, будто крупу сыпал. – Будем толстенькими, – Чернушка хлопнул рюмку.

– Куда еще? – Пробасил Юрий Антонович и, погладив ладонью живот, медленно выпил.

– Пока толстый иссохнет, худой сдохнет, – ободрил его Сергей Николаевич и, осмотрев свои тонкие руки, захихикал.

Василий проглотил коньяк, обжигая язык и горло. Закусил сочным «кружком» лимона.

Юрий Антонович намазал маслом ломоть белого хлеба, положил два куска соленой кеты, а сверху дольку лимона. Оглядел бутерброд и, неспеша, откусил.

– У нас человек – ничто, пыль, – заговорил директор, – вокруг только кричат – все для человека.

– Да, человек. – Юрий Антонович вытер пальцы о полотенце, расстегнул китель. – У меня, ебенть, случай интересный был.

Генерал в армии укреплял речь нецензурными словами. Привычка въелась глубоко. Он искренне мучился, но избавиться от нее не мог. Наконец, нашел выход, заменив крепкие выражения одним, вроде безобидным «ебенть», которое и использовал для связи членов предложения.

– Служил я при химполигоне. Наступил черед проверки отравляющих веществ на пригодность.

– Прямо, как продукты, – вставил Чернушка.

– Именно. Ну, ебенть, расставили клетки с кроликами и в укрытие. Распылили отраву. Прошло нужное время. Специалисты дали команду освидетельствовать результат и приступить к уборке полигона. Я проинструктировал бойцов. И что вы думаете? Один солдатик возьми и сними противогаз. Чуть вдохнул и с копыт. Зачем он это сделал, никто объяснить не мог.

– Значит не испортилась отрава, – не утерпел Велосипед.

– Лучше не бывает, но суть вопроса не в этом. Приказал я накрыть бедолагу одеялом из караулки. Обычным, суконным. Сколько лет оно там лежало, одному Богу известно. Отправили горемыку в морг. Написал я рапорт. Как, что, при каких обстоятельствах. Везу, ебенть, в штаб и уже вижу себя под судом и следствием, хотя моей вины в том, что случилось, нет. Но в армии так не бывает. Если виновных нет, их назначают. А кроме меня под танк бросить некого. Да! Только суть вопроса не в этом. Прибыл, надел брюки ширинкой назад, чтобы, значит, сподручней меня, – бригадир многозначительно замолчал, подавив неприличный глагол. – Сунулся с рапортом по инстанциям. А в штабе, ебенть, Содом и Гоморра и гибель Помпеи впридачу. Оказывается, Никиту по загривку пнули. Отдыхать поехал, а его, ебенть, под зад коленом. Но суть вопроса не в этом.