Валентина Батманова - Деревня, хранимая Богом

Дед Иван поднялся с завалинки, тем самым дав понять гостю, что рассказ его окончен и ему пора идти в дом.

– Почему вы считаете, что бабушка Ольга делала только черные дела? – спросил до этого молчавший приезжий бизнесмен. – Ведь в моей беде она помогла мне бескорыстно.

– Не знаю, мил человек, не знаю, – опуская глаза, пробормотал дед Иван. – Мне неизвестно, какие у тебя были дела и что ты хранил в своей папке. Но я знаю только одно: милиция зря обыски не делает. Там тоже работают люди с головой, которые с бухты-барахты разрешение на обыск не подпишут.

Преподаватель английского языка – мать Кирилла Сомова – умерла от сердечного приступа в классе во время консультации за три дня до выпускного экзамена. Парню было в то время всего восемнадцать лет.

Лидия Викторовна Сомова была направлена на работу в среднюю школу на Центральную усадьбу сразу после окончания Пятигорского педагогического института. Здесь вышла замуж. Отец Кирилла, Вячеслав Петрович, работал начальником железнодорожной станции. В небольшом, но всегда чистеньком доме Сомовых, даже по городским меркам, стараниями хозяйки поддерживался образцовый порядок и дисциплина. Со стороны казалось, что живут люди душа в душу. Но случившееся в семье горе определило степень отношений.

Не прошло и месяца, как похоронили Лидию Викторовну, отец женился на молодой женщине, у которой от первого брака было две девочки. Старшей Ирине было четырнадцать лет, младшей Насте – девять.

Все знающие соседки судачили, что отец Кирилла крутил любовь с продавщицей сельмага Зинкой еще при жизни жены. Говорили, что Лидия Викторовна либо знала, либо догадывалась об их отношениях, но умело скрывала от коллег по работе и сына. И повторный приступ, видимо, был следствием сильных переживаний.

Зинаида с первого дня повела себя в доме как полноправная хозяйка. Она вытащила из шкафа все вещи Лидии Викторовны, цинично сложила их в мешок и утрамбовала ногой.

– Зинаида Михайловна, – попытался возразить Кирилл, – не выбрасывайте мамины вещи. Давайте я заберу их к себе в комнату и сложу в чемодан.

– Кому нужны ее вещи? – возмутилась мачеха. Она одевалась как монашка. А еще учительница…

– Мама всегда одевалась со вкусом, – возразил Кирилл. – Просто она придерживалась скромности в женских нарядах.

– Скромности, – передразнила его Зинаида, – да кому была нужна ее скромность? Если эти вещи сейчас предложить бомжам, так и они еще подумают: надевать эти шмотки или нет.

– Неправда, – упорствовал Кирилл. – Мама всегда покупала вещи в престижных магазинах Пятигорска.

– В престижных, говоришь? – не унималась мачеха. – А откуда у нее были деньги? Ведь твой отец все свою зарплату отдавал мне. Что она могла купить на свои учительские копейки?

Последние слова мачехи словно плетью ударили парня. Он как-то сразу весь сник и затих.

– Давайте мешок, – почти шепотом проговорил он, – я заберу вещи мамы в свою комнату.

– В какую такую свою комнату? – взмахнула руками Зинаида. – Ты комнату к завтрашнему дню освободи. В ней будут жить Ирина с Настей. Для тебя одного целая комната непростительная роскошь. – Она немного постояла. Подперев крутые бедра руками, а потом, пнув мешок ногой, добавила: – отнеси эти тряпки в гараж. Потом решим, что с ними делать.

– Нет, – увесисто ответил Кирилл и волоком потащил мешок с вещами матери к себе в комнату.

Такое непослушание явно не понравилось мачехе. Она словно пантера бросилась к Кириллу и схватила его за рукав рубашки. Парень рванулся изо всех сил, и Зинаида отлетела в сторону. Но не успел он закрыть за собой дверь комнаты, как та снова бросилась на него и схватила рукой за ручку двери.

– Не разрешаю, – завопила женщина, словно у нее забирали самую дорогую вещь.

Кирилл в гневе схватил ее за волосы и оттолкнул. Не ожидавшая такого яростного отпора, Зинаида отступила в прихожую. Воспользовавшись моментом, Кирилл захлопнул дверь, закрыл ее на ключ и прямо в одежде повалился на кровать. На глаза парня навернулись слезы обиды. От безысходности он буквально завыл голосом одинокого волка.

Вечером начались разборки с отцом. Тот еще не переступил порог, как Зинаида в слезах стала рассказывать ему об инциденте с Кириллом. Выходило, что тот ни за что ни про что ударил по лицу мачеху. Такое поведение сына до того разозлило Вячеслава Петровича, что он, сняв ремень, с горящими глазами бросился в комнату Кирилла.

Дверь в спальню была закрыта. На требования отца немедленно открыть, сын не отвечал. Тогда хозяин дома выскочил во двор, взял в сарае топор и, вернувшись в дом, стал выбивать замок. Разбив запор, ворвался в комнату.

– Ты что, негодяй, себе позволяешь, – кричал он с пеной у рта, размахивая топором. – Я тебе не мама. Я тебя по головке гладить не буду.

Кирилл лежал молча на кровати, не реагируя на крики отца. Тогда тот бросил топор, схватил стоявшую в углу хоккейную клюшку и стал наносить удары. Сын лежал не шевелясь, уткнувшись лицом в подушку, и только изредка из его груди вырывались стоны.

Испуганная Зинаида стала успокаивать разбушевавшегося мужа. Дескать, он ее вовсе не ударил, а всего лишь оттолкнул. Вячеслав Петрович с грохотом бросил клюшку на пол и направился к буфету. Взял принесенную Зинаидой бутылку самогона и прямо с горлышка сделал несколько глотков. Алкоголь слегка успокоил его. Но еще долго из-за сломанной двери доносились возмущения отца и мачехи.

Всю ночь Кирилл пролежал с открытыми глазами. Слезы обиды не переставали течь по щекам парня. Они текли, когда он вспоминал маму. Всегда такую добрую и отзывчивую. А какая она была красивая: стройная, с длинными вьющимися волосами. Слезы текли тогда, когда он от отчаяния колотил кулаками по подушке хрипло выкрикивая: «Как он мог так поступить с мамой? Притворялся, мразь, как он хитро притворялся. Называл ее в присутствии друзей и знакомых дорогой и любимой. А сам, блудный кот, жил на две семьи. Ни стыда, ни совести нет. Сорока дней еще не прошло со дня смерти мамы, а он уже с молодой женой забавляется».

Вспомнились слова бабушки-соседки, которая говорила отцу на кладбище во время похорон: «Душа Лидочки будет с нами еще сорок дней. Только потом она распростится с нами, нашей грешной землей и отправится на суд к господу Богу нашему».

На кладбище отец много плакал. Казалось, что он делает это искренне. А он, лицемер, просто хотел вымолить у мамы прощение за свое подлое предательство.

Поднявшись с кровати, Кирилл подошел к книжному шкафу, на котором стояла семейная фотография. Здесь ему пятнадцать лет. Мама в темном костюме с выпущенным воротничком белой блузки застенчиво улыбается в объектив фотоаппарата. Он прижал фотографию к груди и заплакал навзрыд. Присел на кровать. Приступ горя и ненависти вновь ударили в голову.