Валерий Рыжков - Белая обитель

– Доктор Седов, острить будете, когда сдадите зачет по клинике и технике противопожарной безопасности. Вам это все зачтется при аттестации.

Седов покраснел кончиками больших ушей.

– Смешно! Да? – Горячев обратился к сестрам, для которых это не первый и не последний разговор. – А должно быть грустно. Так относятся к своим обязанностям! Не будем дискутировать, тут не собрание. Все по рабочим местам. Доктор Седов, я вас жду в своем кабинете в одиннадцать часов с зачетной тетрадью!

Он вышел. Следом семенили, хихикая, медсестры, подбадриваемые бравым доктором Седовым.

– Ничего, девушки, ничего, вы должны идти на вахту с чувством глубокого удовлетворения, как на демонстрацию, с песнями.

– Николай Егорович, если пригласите на танцы, то с большим удовольствием приму ваше предложение, – подхватила Аля.

– Глупая, Алька, легкомысленная, – тихо произнесла Вера.

– Девушки, устраните то, что вам было сказано заведующим, а потом можете распивать чай и болтать всякую чепуху. Я буду в кабинете заведующего.

Через полчаса в ординаторскую вошел старший врач, Прокопий Александрович Словин, поставил на стол кожаный портфель, тяжело отдышался, не спеша одел белый халат. Со всеми за руку поздоровался. Он врач-мудрец, пенсионного возраста, но на боевом посту, потому что семейный бюджет трещит, а пенсии не хватает, даже если и философ. Он мудр, но больше осторожен. Ходит медленно, спокойно произносит житейские истины, ни с кем не спорит, но истину свою умело отстаивает. Он врач и учитель.

У ординаторской Зимина поджидает жена больного, который поступил вчера.

Она в слезах, но глаза сухи, ее экстравагантность подчеркивает яркий богатый наряд. В руках она держит трудовую книжку и страховки на случай смерти ее супруга.

– Моего мужа переводят в нейрохирургическое отделение и, возможно, будет операция на голове. Это ужасно! Он и так ничего не соображал в последнее время.

– По его жизненным показаниям мы должны сделать все необходимое. Успокойтесь! И главное – не мешайте и не суетитесь около нас.

Словин подошел к Зимину.

– Прокопий Александрович, помогите мне, объясните вы ей ситуацию по больному Парфенову. Я не могу ей ничего втолковать о состоянии больного. Она меня не слышит.

– Доктор, скажите правду. Только правду. Он в безнадежном состоянии? Да?.. – она накидывается на Словина с плачем.

– Быстро вы потеряли веру, – задумчиво произнес он.

– В него? В медицину? – усмехнувшись, произнесла она.

– Прежде всего – в себя, потом в него и в нас. Успокойтесь! Документы спрячьте в сумочку, пока они вам не понадобятся.

– Но добрые люди посоветовали, что нужно позаботиться обо всем. Я останусь сиротой со своим ребенком, а ему только двадцать лет. Мой муж помощник капитана, человек с положением. Мы все скромно жили на его зарплату. Теперь как в мои годы жить дальше?

– Успокойтесь! Его лечащий доктор Зимин сделает все, даже невозможное. Не теряйте надежду!

Она повернулась и ушла, опустив голову.

– Что у больного предположительно? – переспросил Словин у Зимина.

– По анамнезу, по объективным данным, и томограммы головного мозга, считаю, что это последствие черепно-мозговой травмы десятилетней давности, рецидив гематомы, – последние слова Зимин выдохнул с горечью.

– Пойдемте, посмотрим еще раз больного, – с участием произнес Словин.

Через час Зимина вызывали в приемный покой проконсультировать другого поступившего больного. Потом он побывал в лаборатории. В три часа зашел в кабинет функциональной диагностики. Просмотрел заключение электроэнцефалограммы. Вернулся в ординаторскую в пять часов. Торопливо стал записывать дневники истории болезней больных.

Если не запишешь, то потом не докажешь. Его состояние было на пределе возможного срыва. Он обещался жене, что приедет сегодня пораньше. В его движениях появилась усталость и скованность, но внутренняя тревога за больного Парфенова не давала ему покоя.

Он зашел еще раз в палату.

– Все будет в порядке. Все взвесим, за и против. Завтра мы с вами увидимся, – он вышел из палаты и направился к сестринскому посту, где Аля с красным маникюром раскладывала таблетки.

– Загляни вечером в десятую палату, если больному станет хуже – позвони ко мне домой.

– Жена ко мне вас не приревнует, Виктор Григорьевич? – кокетливо произнесла Аля.

– Если мяукать в трубку не будете, то не приревнует, Аля, посерьезней отнеситесь к моей просьбе.

– Ну конечно! Я всегда девушка была серьезная, – чуть обиженно произнесла она.

– Я не отрицаю, – улыбнулся ей Зимин. – До завтра. Спокойного дежурства!

– Стучу по борту, – произнесла она.

Через полчаса он вышел к остановке троллейбуса. Был вечерний час пик. Зимин догонял упущенное время, но попытки были тщетны из-за транспортных пробок. Он подумал о прозаичных вещах, что у него светлого в жизни: работа – дорога – дом. Работа – стресс. Дорога – стресс. И дома – чехарда. Зимин так разволновался, что начал размахивать руками, и рассуждения стали вырываться наружу. Тут он спохватился, проговорил считалку и успокоился.

Ночью Зимин проснулся, что снилось – он не помнил. Он посмотрел на часы: половина второго. Интуиция подсказывала, что поступивший больной – это неординарный случай.

Болезнь больного в течение последних десяти лет после незначительной черепной травмы дала о себе знать во время проведения заседания акционеров, где решался вопрос о продаже корабля другим за долги. Зимин посмотрел на часы и подумал: и что мне-то не спится? Не спится.

Он позвонил в лабораторию. Дежурный лаборант так и не смог найти листок с ответом анализа.

Сна не было. Тревога нарастала. Ждать до утра в бездействии ему стало невыносимо. Он позвонил медсестре – на том конце провода долго не снимали телефонную трубку. Сестра Аля спросонья отвечала ему что-то невразумительное, по ее словам было все в порядке. Виктору спокойствие после такого ответа не пришло. До обычного утреннего подъема оставалось еще три часа. И эти бессонные часы он пролежал с открытыми глазами.

Постепенно стали вырисовываться силуэты комнаты в предутреннем рассвете. Он встал, не включая свет, оделся и, не завтракая, вышел из дома.

Моросил холодный дождь. Теперь он попал в утренний час пик. Зимин раскрыл зонт, дошел, перескакивая лужи, до станции метро; сложив мокрый зонт, доехал до третьей станции, потом поднялся по эскалатору наверх, вдохнул холодного воздуха и, не раскрывая зонта, протиснулся в переполненный троллейбус. И только выйдя через три остановки, с вырванной пуговицей на плаще, пошел ускоренным шагом по набережной реки к больнице, а при подходе к проходной, обрызгивая его осенний плащ, промчалась служебная черная машина.