Валерий Рыжков - Белая обитель

Зимин понимал, что опаздывать – нельзя и спешить – тоже плохой тон.

Он вошел на отделение, накинул на себя белый халат и пошел в палату. Зимин осмотрел больного. Общее состояние не было угрожающим, но пульс стал реже, головные боли усилились. Он понял, что его опасения подтвердились, и больной, несомненно, подлежал переводу в нейрохирургическое отделение.

– Вы не возражаете, если мы вас переведем в нейрохирургическое отделение? – спросил Зимин пациента.

– Не рассосется, доктор, – тот указал на свою голову.

– К сожалению, самопроизвольно не рассосется. Необходима операция.

В этот момент в палату вошла, благоухая французскими духами, жена больного. Она была демонстративно одета в черное бархатное платье.

– Доктор, что с ним, ему хуже стало? Да? – моложавая женщина теребила в своих руках косметичку.

– Принимаем решение, – Зимин хлопнул ладонью по истории болезни.

– Мне страшно, – она стояла перед ним и ждала объяснений.

– Что есть в наших силах, мы все сделаем, – не глядя ей в глаза, произнес он. – А сейчас побудьте в коридоре. Нужно сделать больному дополнительное исследование.

Зимин торопливо сделал запись в истории болезни. Он подумал, что формально сделал все и посмотрел на часы. Минутная стрелка отсчитывала время как секундная. Он нервно перечитал свою запись. Историю болезни отдал старшей медсестре и попросил подготовить больного к переводу в нейрохирургическое отделение. Зимин всегда знал, что иногда наступает такой момент истины и важного сосредоточения, и особенно когда промедление опасно для больного. И тут всегда, может это интуитивно, но почему-то всегда срабатывает механизм самосохранения, и, отбрасывая, сомнения прочь, принимается решение, и потом оказывается, что это был самый правильный диагноз. А вот какой силой воли обуздываются сомнения, Зимин так и не смог себе объяснить.

Больной был переведен на нейрохирургическое отделение, где через три часа был прооперирован.

Зимина позвали в ординаторскую к телефону. Звонил главный врач.

– Главный тебя спрашивал по поводу больного Парфенова, у него жена больного, – шепчет Седов, передавая трубку.

– Да. Да, – отвечает по субординации на вопросы Зимин, – он прооперирован, все в порядке. Благополучный исход. Для больного благо, что ухудшение случилось не на море. Теперь все зависит, как пройдет послеоперационный период. Нейрохирурги обещали перевести к нам через две недели на восстановительное лечение.

Зимин положил трубку, оттер пот. Седов улыбнулся.

– Хоть бы бутылку коньяка поставили, для восстановления сил, – заметил Николай. – Нет, не поставят и спасибо не скажут. Меня вчера наш шеф жутко распинал по техбезопасности, ему все мерещится какой-то пожар после очередного служебного расследования. И ни одного вопроса по клинике болезни. У меня интернатура заканчивается, пойду семейным доктором работать один на один с больными целой семьи, меня просто ужас охватывает. Шесть лет обучения, седьмой год интернатуры, а я еще молодой специалист.

– Не горюй, наше образование гарантирует, что ты будешь специалистом широкого профиля, и твои годы в альма-матер не прошли даром.

– Пора перекусить, – произнес Седов, доставая термос и бутерброды. – О себе не позаботишься, никто не позаботится. Памятника нам тоже не поставят. Или, может быть, пора жениться?

Они разлили по чашечкам кофе и стали есть домашние бутерброды.

В десять часов начинается обход профессора Лебедева. В ординаторской в кофейных чашках дымится ароматом растворимого кофе.

Утренний кофе, как правило, без бутербродов. Профессорский обход – в окружении всех врачей отделения.

– Так, что сейчас с тем больным, которому мы поставили диагноз – объемный процесс? – перед дверью в палату спрашивает профессор, и Зимин понимает, что всегда последнее слово за профессором.

– Это больной Парфенов, – как бы вспоминая, как бы отвечая, произносит заведующий. – Как вы рекомендовали, его пропунктировали. При эхоскопии ничего не обнаружено. Только при исследовании на магнитно-резонансном томографе был подтвержден наш диагноз. Потом стала нарастать симптоматика в виде патологических знаков, появилась анизокория.

– Этого больного перевели в нейрохирургическое отделение? – пытливо посмотрел из-под стекол очков профессор.

– Да, Александр Сергеевич. Наш – Ваш диагноз подтвердился – у больного была удалена субдуральная гематома, которая после травмы в течение нескольких лет безмолвствовала. Послеоперационное состояние больного удовлетворительное.

– Коллеги, диагноз – это половина лечения. После поставленного диагноза неврологическим молоточком не машут, – шутливо произнес Лебедев.

Врачи вновь входят чинно в палату. Лица у больных перепуганы от многочисленного консилиума. Вечерский докладывает о больном.

Профессор не спеша осматривает больного. Он диктует под запись врачу свой академический осмотр. Пациент млеет от такого внимания. Только врач Вечерский поспешно записывает данные осмотра в историю болезни. Для больного обсуждение между врачами слышится уже не как родная речь, а как непонятная латынь. Больному кажется, что ему опять поменяли диагноз и лечили до этого не так, и он уже раздражается на лечащего врача, да и на себя тоже, почему он не сразу попал на прием к профессору? И только, когда профессор пожимает руку больному и, наконец, его успокаивает, что он, профессор Лебедев, подтверждает диагноз, и этот жест руки, рукопожатие, с этой минуты действует положительнее всех лекарств.

– Мы вам непременно поможем, – внушает он больному.

– Мы всегда поможем, потому что нам все ясно, – шепчет сзади всех врачей интерн Седов.

Из палаты первый выходит профессор, потом заведующий, последним замыкает всезнающий врач интерн.

Профессор задает риторический вопрос Вечерскому:

– Какое лечение проводите больному?

Врач монотонно перечисляет лекарства.

– Думаю, что этого достаточно. Можно добавить что-нибудь из транквилизаторов.

– Мне тоже показалось, что больной нервный, – авторитетно произнес Седов, – ему непременно надо дать на ночь что-то успокоительное, а то я сегодня дежурю и меня его вопросы уже достали.

За такие слова получил Седов толчок в бок и шепот заведующего, что якобы ему еще одно дежурство светит за разговорчики при профессорском обходе. Эта воспитательная процедура деонтологией называется. Седов трет бок и смотрит в затылок заведующему с одной жестокой мыслью: когда-нибудь и я буду строгим и рассудительным.

В следующей палате находятся две женщины. Они на мгновение забывают, что больны, торопливо смотрятся в зеркало и подкрашивают помадой губы, разглаживая морщинки на лице.