Александр Рей - Клубок 31

Почему, когда ждешь, время тянется так долго? Очень долго. Сколько я уже здесь? Урок? Два? Жалко часов нет.

Ноги уже совсем деревянные. Если по ним чем-нибудь ударить, то боли практически не почувствуешь. Я знаю, так было, когда мы с папой в парк ходили.

Совсем недавно мне было холодно, а сейчас и холода уже не чувствую, только скука.

Я больше не могу здесь быть. Что бы придумать? Если просто придти, бабушка ругать будет. Она дома, папа с мамой на работе. Что придумать?

Мой взгляд падает на желтый снег возле входа.

Точно! Можно попробовать. Как раз я и хотел, только надо не перестараться, чтобы сильно не было видно.

Самое сложное, это остановиться, когда уже начал.

Все…

Через пять минут я уже дома. Отворяет дверь бабушка, как я и ожидал.

– Ты чего так рано? – недовольно и с подозрительным прищуром спрашивает бабушка.

– Вот… – я расстегиваю куртку, доходящую мне до колен, тем самым открывая вид на мокрые штаны.

– Это плохо! – констатирует бабушка, – Как это получилось?

Я начинаю рассказывать, уже заготовленную по пути, историю, что сидел на уроке, а потом, «бац!», и чувствую – мокро. Говорю, что дети смеялись, а учительница велела идти домой.

Бабушка командует идти переодеться. Я радуюсь! Пронесло…

Как хорошо дома!

Завтра я обязательно пойду в школу. Не хочу больше испытывать стыд и холод…

Но завтра все повторится.

Как только школа приближается, я начинаю испытывать ужас и, вслед за ним, панику. И решаю, пусть будет со мной что угодно, лишь бы не к НЕЙ на урок. Пусть холод! Пусть скука, но не к НЕЙ!

(Тогда я еще не знал, что то, что она со мной делает, называется унижение)

И был холод, все такой же, медленно поднимающийся от ступней все выше. Потом он уходил, и наступало полное бесчувствие ног.

И была скука, замедляющая секунду до часа.

И снова было решение. Только теперь вместо мочи было говно.

Я шел домой от моего убежища и плакал. Ревел тихо и сдавленно, про себя. Мне было противно и страшно.

Пусть ругают, но не школа!

Когда дверь открылась, первое, что она спросила:

– Опять?

Я понял, что пропал. Начал быстро-быстро говорить, что-то бормотать и с ужасом уставился на становившееся пунцово-красным лицо бабушки. Она очень быстро дышала.

– Раздевайся и в комнату… – сквозь зубы, скомандовала она.

Я очень испугался. Страх окутал мои легкие, сжал их, не давая возможности вдохнуть. Но я повиновался: снял куртку и сапоги, уселся на диван в гостиной.

Она вышла из соседней комнаты, держа в руке длинную пластмассовую палку.

– Нет! Бабушка, не надо! Я больше не буду делать так! Пожалуйста! Пожалуйста!!!

С начала она попыталась хлестать меня по бедрам, но потом ей стало неважно куда…

Я забился в угол дивана и, закрыв лицо руками, вопил, молил, просил…

Но удары продолжались.

Услышав хруст, я открыл заплаканные глаза и увидел только часть палки в бабушкиной руке, другая часть валялась на полу.

Тогда она выбросила обломок и подобрала лежащий на полу кабель, проведенный к телевизору…

Именно тогда я закрыл себя в первый раз.

Звезды на небе уже не различить – вот-вот родиться новое солнце. Я буду смотреть на него через соленую воду моих глаз.

Обнимаю свои колени. Тело само, повинуясь внутреннему ритму, покачивается из стороны в сторону. Так немного легче.

Я плачу и слезы, падая, возвращаются назад сквозь года. Назад, ко мне, еще доверяющему себе и миру вокруг, но уже начинающему догадываться, каким нужно быть и что нужно делать, чтобы тебя любили.

Я прощаю ее – ту, которой уже нет. Вместе со слезами уходит моя злость, бессилие и смирение. Я отпускаю их, оставляя себе только теплоту, любовь и силу, которые она мне дарила. А еще спокойствие…

Она – моя бабушка.

Кадры в моей голове сменяются. Именно в них возрождается мое прошлое.

Ну, вот, куда теперь? Как узнать где они будут стоять?

Я был на распутье. Можно пройти через стадион, но там почти не ходят взрослые и если они все-таки там караулят, то мне будет полный пиздец!

Еще можно через дворы. Хм-м-м… Наверное так лучше.

Или все же через магазин? Там много людей, там все ходят. С одной стороны и взрослых больше… Ну, а если кто из одноклассников увидит? Да и Тотик там идти может. А если еще и он к этим дебилам присоединиться, то на мне точно живого места не останется…

Все-таки надо идти через дворы, там есть вероятность, что не увидят.

Я свернул с широкого тротуара, по которому почти каждый день ходил в школу, во двор пятиэтажки, в которой живет мой лучший друг Лешка. Жалко, что он сегодня в школу не идет. Хотя тогда наверняка и ему достанется, если что.

Не понимаю, что я им сделал?! Ни с того, ни с сего. Видите ли, им не понравилось, как я иду, и денег у меня с собой не оказалось. Только за это? И за то, что я – слабак! Это они мне уже сами сказали. Но ведь я же их не трогаю! Ну почему?!

Мне так стало обидно, глаза сами начали увлажняться. Надо дышать, чтобы не заплакать.

Сквозь слезы я увидел впереди две фигуры. Они меня тоже заметили. Одна из фигур была в голубой куртке. За это мы с братом назвали его «голубицей».

Голубица и его друг (я не знал их имен, знал, только, что они учатся на два класса старше меня – в шестом) стояли в проходе между домами, за которыми находилась школа.

– Мы свое обещание выполнили – нашли тебя. Теперь иди сюда, чертило, – ухмыляясь, сказал второй, у которого не было прозвища. Он явно был старшóй среди них, а голубица просто придатком к нему, шестеркой.

«Чертило!», «иди сюда!», «нашли тебя!» – скакали его слова в моей голове.

Что-то вдруг случилось. Резко. Быстро. Я не понял что…

Я просто пошел к ним, с каждым шагом все ускоряясь. Обида и страх заполнили меня полностью, без остатка. Теперь я плакал по-настоящему, не скрывая себя, не стыдясь. Бежал и плакал…

И уже не мог разобрать их лиц, только силуэты. Опять силуэты.

Я с разбегу напрыгнул на второго, того, что без прозвища, и повалил наземь. Затем, усевшись сверху, я взял его за шкирку и начал приподнимать и резко бросать на землю, даже не видя, как его голова беспомощной тряпичной куклой глухо падает на асфальт.

Я кричал. Я ревел. Ревел и кричал!

А потом начал бить, видя перед закрытыми глазами его ухмыляющуюся, приторную морду. Начал бить. В лицо.

– За что?! Что я вам сделал?! За что вы меня?! За что?! – орал я, снова и снова нанося удары.

Подо мной этот тоже пытался кричать, звать друга на помощь, но я обрывал его крик кулаками.

– Дима! Дима! Убери его! Дима!..

Мне не нужно было даже видеть голубицу, чтобы понять, почувствовать, как он вжался в стену, боясь шелохнуться. И его страх.

Дерьмо!

А я бил, ревел, кричал, боялся…