Владимир Весенний - Реликвия Викингов

– При чем тут пожар, ценные вещи и пена к тому, что творится в стране? – спросил голос.

– Ты плохо учил историю в школе, Петя. Во все времена, как только в какой-нибудь империи становилось нечего жрать, обязательно находились умники и устраивали «пожар», поднимали народные массы гасить его, и пока эти самые массы лили пену и топили в ней друг дружку – «умники» под шумок растаскивали ценные вещи. Потом обвиняли в воровстве самого активного пожарного, «гасили» его и его сподвижников и списывали недоимки на них.

Рыба тухнет с головы. Волнения в союзных республиках – это начало развала советской империи. Скорее бы «оттарабанить» свой срок и в гущу событий! Сейчас самое время умным людям рядом с пожарными покрутиться. Может, в пене и нам чего перепадет, верно, Боря?! – Елин подмигнул Воскобойнику.

– Верно, Женя, – отозвался Боря. Ему нравился ход мысли товарища по оружию, но сам он смотрел на положение вещей гораздо уже. Ему не нужна была «гуща событий» и катаклизмы с риском для жизни. Ему нужно было спокойно дослужить в глубоком тылу, а не на линии фронта, пусть и с перспективой богатых трофеев в будущем. А уж затем думать, как и чем зарабатывать на жизнь. На безбедную жизнь.

Роту «озеленителей» расформировали. Волею судеб или божьего промысла, а быть может и стараниями ротного капитана Суслова, у которого русский папа по имени Алексей, женился на еврейской девушке по имени Сара и который очень любил свою мать – Боря попал одновременно и к «линии фронта» и в «глубокий тыл». А именно в войсковую часть в подмосковное Одинцово на должность помощника начальника автоколонны. В обязанности Бори входило выписывать наряды на выезд грузовых и легковых автомашин за пределы войскового подразделения.

Боре было грех жаловаться на смену профиля своей армейской службы. Иные военные, дослужившись до генералов, не обладали таким почетом и всеобщим уважением, каким через месяц после закрепления на должности обладал Боря. Бывало, заместители командира части обращались к нему с просьбами «подкинуть» грузовичок: тому щебенку перевезти на дачу, этому доски теще за город, третьему для «нужного» человека цемент перебросить с объекта на объект. А уж для младшего комсостава ефрейтор Воскобойник являлся Фигурой! Транспорт всем нужен, это факт.

Жил Боря по собственному распорядку. Спал в отдельной каптерке, кормился в столовой сытно, повара не обижали, в наряды не ходил – боже упаси такого человека на тумбочку поставить, в увольнение отбывал по собственному усмотрению – ротный подмахивал увольнительную, не глядя. А идти в увольнение Боре было куда. В Москве обитал его отец Арнольд Казимирович, которого Боря в шутку называл «грозный Арни», намекая на сходство с «великим и ужасным» голливудским актером. Папа тихо злился на сына за ядовитый язык, потому что кроме имени со знаменитым бодибилдером у него не было ничего общего. Арнольд Казимирович нервный, щуплый, амбициозный, заносчивый, сутулый, с седенькими височками и жиденькими волосенками на черепе, обтянутом кожей цвета пергамента, был вечно чем-то недоволен. Он считал себя философом по природе и не видел необходимости, изучать сей предмет фундаментально. Прочитанных в юности книг ему казалось достаточно для того, чтобы смело рассуждать об отвлеченных материях. Нередко мысль Арнольда Казимировича делала такие замысловатые вензеля, что и сам он с трудом улавливал нить собственных умозаключений. В такие благословенные минуты Боря не стеснялся в определении ораторского мастерства родителя: «Ну, и горазд же ты триндеть!» – чем приводил «грозного Арни» в неистовство. Папа требовал к себе уважения, гневно брызгал слюной, белел лицом, сужал губы и раздувал ноздри. В очередной раз Боря выслушивал, что он недоучка с неоконченным средним образованием, молокосос, невежда и невежа и не смеет насмехаться и хамить… Борю мало трогали «бури в тазике». Он любил отца, но не уважал, не потому что папа в поисках лучшей доли ушел от его матери к другой женщине с двумя квартирами и большими связями, а оттого, что, получив возможность проявить свои таланты, так и остался «кухонным трибуном».

– Сытый и спесивый индюк, – объявил он отцу в разгар очередной серии «Отцы и дети».

– Пошел вон! – «грозный Арни» воткнул указательный палец в сторону входной двери. Позерство и самолюбование были еще одной замечательной чертой Арнольда Казимировича.

Боря отложил зажженную сигарету в пепельницу, встал из-за стола, снял закипевший чайник с плиты, долил кипятку в фарфоровую кружку, с нарисованной на ней яркими красками птицей колибри, и вернулся на свой стул у окна с открытой форточкой.

– Так рано меня в части не ждут, – ответил он и, удерживая чашку на весу, вновь взялся за недокуренную сигарету.

Обычно их перепалки походили на трагикомедийный фарс. «Грозный Арни» выпускал пар непонятого современниками философа. Борис же выдувал этот пар вместе со струей сигаретного дыма в форточку. Он не обижался на отца и даже помогал ему и его семейству продуктами. То через весь город притащит полмешка гречки и поставит в прихожую, то завернутую в тряпку четверть туши свиньи занесет на кухню. В неспокойное и голодное «перестроечное» время эти полмешка и четверть туши примиряли заносчивого родителя с непутевым сыном.

В очередное увольнение Боря прихватил трехлитровую банку сахарного песка и, стянув в прихожей ботинки, направился прямиком в кухню на голоса. К нему обернулся и встал из-за стола Венедикт, его старший сводный брат.

– Встреча на Эльбе. Союзные войска смыкаются в жарких объятьях! – воскликнул Боря. Братья обнялись.

Арнольд Казимирович потянулся через стол к начатой уже бутылке «Пшеничной». Когда выяснилось, что увольнительная у Бори до завтра на столе появилась третья рюмка и рядом с нею вилка. Выпили. Закусили жареной свининой из общей тарелки.

Пока братья выражали радость встречи чоканьем рюмок, похлопываниями друг друга по спинам и обменом впечатлений о службе в войсках, Арнольд Казимирович выдувал сигаретный дым в потолок и дивился тому, как один человек мог произвести на свет двух совершенно не похожих друг на друга людей. Старший Венедикт – тёмно-русый, худощавый с серыми глазами на узком лице; Борис – черный как цыган, на полпути к ожирению, с оливковыми глазами на наглой физиономии. Первый – подвижный, легкий на подъем, второй – с ленцой; один простоват, другой с хитрецой. Все дело в матерях, подумалось захмелевшему родителю, и эта мысль ему понравилась. Она частично снимала с него ответственность за недостатки детей, коих у них не могло не быть. Арнольду Казимировичу было трудно судить, в какой пропорции в каждом из сыновей заложены добрые и не очень добрые начала, поскольку их воспитание он возложил на бывших жен, дабы не препятствовать размеренному полету своей философской мысли. Арнольд Казимирович рассчитывал на гармонию в природе. Это означало, что в детях его должно быть намешано всего понемногу. «Главное, чтобы от этой смеси впоследствии не болела голова», – философски заключил он.