Борис Берлин - Вначале было слово

– Проснись, ласточка моя. Пора вставать, уже утро. И снег, повсюду – снег. Посмотри в окно…

Как же хорошо, что ты – рядом…

Я выглядываю в окно – там все те же тяжелые, серые облака, что и вчера, и позавчера, и раньше.

– Скажи, – спрашиваю я, – Что же все таки это было? Птица, пожар, молния – что?

Ты улыбаешься и прижимаешь меня к себе так крепко, что даже немного больно, и молчишь. Ты привык к моим странным вопросам, моим переменам настроения и близким слезам.

Ты привык ко всему – даже к нашему счастью.

И к тому, что за него надо платить.

– Не беспокойся об этом, девочка моя. Я с тобой, мы вместе, а значит – это мог быть только бог. Другой причины просто не существует.

И значит – нам не о чем волноваться, правда?

– Слушай, ну ты еще долго?

– А что случилось?

– Да я совершенно запуталась, ничегошеньки не понимаю – с какого еще конца можно за это взяться?

– Вот ведь ты какая – ни минуты покоя… Ну вот, пришел. И что тут у нас непонятного? Что происходит?

– В том-то и дело, что ничего. Вот – все непонятно. Все неживое какое-то, понимаешь? Как из пластилина. Не могу я больше.

– Ты погоди, погоди… Вечно ты бежишь впереди паровоза. Служенье муз не терпит суеты – помнишь?

– Помню, да.

– Ну вот… Знаешь, налей-ка чаю. Или нет, давай лучше я. Я сам налью. Не сюда, нет. Из толстых керамических кружек пьют не чай, а… неважно. Пить надо из чашек, чайных чашек. Желательно – тонких, с завитками на ручке и обязательно, слышишь – обязательно – с блюдцем… Чашка без блюдца – это… неважно. И – запомни. Первый глоток, он самый главный. Потому, что – первый. В общем – все как в жизни, ничего нового. Если первым глотком обожжешься, потом уже удовольствия не получишь. А варенье, между прочим, надо не ложкой из банки, а ложечкой – из розетки… Оно же вишневое, так ты не спеши, получи удовольствие. Уже лучше, правда ведь? А теперь поговорим, только, пожалуйста, не торопись. Итак?

– Ну-у-у… Я сделала все как обычно. Начала с описания случая – редкого, удивительного, даже уникального. И вдруг – все повисло, ни туда, ни сюда.

– Разумеется. Иначе и быть не могло. Я ведь тебе все время повторяю – нет на свете ничего нового.

Уникального, тем более. Нет – понимаешь? Все уже случилось под этим небом, все уже было. У тебя с самого начала неправильный подход, в этом все дело.

– А мы? Мы с тобой – тоже?

– Мы – нет. Мы с тобой, действительно, исключение. Не каждый из нас, а мы вместе. Мы – флюктуация, отклонение от нормы, с той самой секунды, как встретились и образовали новую сущность.

– И в чем она – сущность эта?

– Хм… Ну, это же так просто. Мы с тобой излучаем счастье. Все остальные стараются ухватить хоть крохотную его частицу, а мы его дарим. Берите…

– Ну вот, снова за меня все рассказал.

– Ты же сама меня позвала…

– Да, но не для того, чтобы ты диктовал мне текст. Я ожидала совсем другого.

– Все, что хочешь.

– Все-все? Правда?

– Ну… В разумных пределах…

– А это как? Я такого не понимаю. Вот веришь ли, не знаю я такого.

– Верю. Тебе – верю. Потому, что ты моя…

– Погоди, не торопись, ну пожалуйста.

– Я – годю.

– Давай начнем сначала.

– С удовольствием. Ну…

Они лежат в постели уже целый длинный день.

Солнце сначала встало, потом зашло и, уходя, разломило комнату надвое.

Половицы раскраснелись и заскрипели еще нежнее, еще музыкальнее.

Цветы устали прислушиваться к шепоту и, свесив головы, задремали. Они знают, что и в этот раз все кончится хорошо, то есть – не кончится никогда.

И, самое удивительное, даже время остановилось – послушать. А слова, как горошины, как разноцветные шарики, падают на пол и разбегаются по углам, где луна, еще нечеткая, круглая клякса, слизывает их языком, как сметану с блюдца.

Дыхание сбивается в жгут, как и горячие, влажные простыни.

Они умирают и молодеют. Они – живут…

А потом – наступил новый день.

Окно распахнулось, и ветер подхватил исписанные за ночь листы, закружил их по комнате.

Книга закричала и родилась.

Он встал из-за стола, потянулся и улыбнулся – счастливо и беззаботно.

Посмотрел на нее, спящую. Подошел, наклонился, провел губами по плечу к шее.

– Ты выспалась?

– Нисколечко…

– Тогда не вставай, мне очень нужна твоя помощь.

– Что-то случилось?

– Да.

– Что – скажи?

– Я хочу еще…

– Чего?

– Тебя…

– Но это невозможно, я ведь даже…

– А если я – прикажу?

– Я… послушаюсь. Прикажи, ну…

– И-?..

– Да, да, да…

Первым, как всегда, вернулось солнце.

Вслед за ним подняли свои поникшие головы цветы. Вдохновение бродило по комнате, размышляя, а стоит ли собирать разбросанную где попало одежду…

Они спали, а их книга смотрела на них и – улыбалась…

– Расскажи мне сказку…

– Сказку? Ты хочешь сказку? Ну хорошо, вот тебе сказка, слушай. Жила-была белочка…

– Нет, не эту, другую какую-нибудь. Эту ты вчера рассказывал. И позавчера, по-моему, тоже…

– Ну… Я других – не знаю…

– Ты все знаешь.

– Если так, поворачивайся-ка ты на левый бок и – спать…

– Еще рано…

– Маленьким девочкам – в самый раз.

– Я не маленькая, у меня уже морщины.

– Нет у тебя никаких морщин, поняла? У тебя – морщинки. И они тебе к лицу – ужасно…

– Что, на самом деле? И много?

– Морщинок? Ну, я не считал. Но каждая – к лицу.

– Ты врешь.

– Нет, я же тебя до самой последней капельки разглядел…

– И как?

– Ты мне подходишь. Так и быть, беру тебя навсегда, навечно.

– Хм-м-м… А как это – берешь? Что я – вещь, что ли?

– Ты-то? В общем – да. И не просто вещь, а – моя…

– Ну, допустим… А почему именно на левый? На левый бок – почему?

– Так я к этому и веду. Про то и сказка. Ты – слушай…

Она послушно укладывается на левый бок, ладошку под щеку, ресницы пушистые – хлоп-хлоп – и сложили крылышки. И – уже из самого сна:

– Ты сказку, сказку давай…

А как же иначе, если обещал…

– Жила-была белочка. Это у нее прозвище такое было – белочка. Вот только я этого раньше не знал и называл ее про себя девочкой. И были мы с ней, девочкой-белочкой моей, в разлуке очень долго – почти всю жизнь.

Но есть такой закон, физический, а может, химический, не помню, неважно, что пережить с белочкой разлуку очень трудно. И чем дольше – тем труднее. Вот такой беличий закон. Поэтому, когда мы, наконец, встретились – чуть не умерли от счастья.

То есть это она – от счастья.

А я – оттого, что она может вот так раз – и умереть, и выходит, зачем же я тогда ее встретил? Но все-таки как-то мы смогли удержаться друг за друга и – выжили. Правда, для этого пришлось так крепко друг за друга ухватиться, что когда настало время расцепить руки, а оно – так и знай – всегда настает не вовремя, оказалось, что это невозможно. Никак невозможно.