Юрий Михайлов - Колесница (сборник)

На посиделки к старшекурсникам меня вытащил мой сосед по комнате в общежитии, подводник, весельчак и балагур, который, естественно, в силу возраста (старше нас на пять лет), мало общался с младшекурсниками. Его все звали Леха, а вообще-то по паспорту он был Леонид. И я всегда при всех подчеркнуто называл его Леонидом Ивановичем. При всем при том ему это нравилось. Ведь он не салага какой-нибудь, а моряк-подводник!

Он сказал, показывая на меня, что вот этот парень – хороший журналист, печатается, пришел с ним и принес бутыль «Рояля».

– Закуска – за вами. Девоньки, как – примем моего товарища? Зовут его Андрей. Не смотрите, что он молодо выглядит – он умный и может быть молчаливым и час, и два, и сколько надо…

– А повод-то какой спирт хлестать? – спросила моя будущая жена по имени Мила и посмотрела мне прямо в глаза, как следователь на допросе.

– Повод элементарный, – сказал с пафосом подводник Леха, – День Парижской коммуны. Как историк гарантирую – ни одна проверка ни слова не скажет. А потом – выход нового фильма о подводниках… Это моя профессиональная гордость и принадлежность.

– Лёнечка, у тебя нюх собачий! Мы молчали, никого из мужиков не хотели звать, но ты пришел, и тебе мы не можем отказать. Вчера у Светки был юбилей. Она, естественно, смоталась на день к маме с папой, а вот сегодня накрыла стол. Так что ваш «Рояль», надо понимать, будет подарком на двадцатипятилетие Светланы Константиновны!

– Дура ты, Милка! – сказала красивая высокая девушка с копной черных кудрявых волос. – Всё готова разболтать, даже о моих двадцати пяти проболталась…

– Светик, тебе только двадцать пять. И ты совсем скоро заканчиваешь вуз, и уедешь по распределению, и станешь абсолютно самостоятельным человеком. А тебе – всего-то двадцать пять! Так что кто из нас дура? Мне вот уже восемнадцать, и ничего – не дергаюсь по поводу того, что закончу институт почти в двадцать шесть…

Раздался дружный смех. Я ничегошеньки не понял с их возрастами. Усвоил только одно: вот этой красивой статной черноволосой женщине вчера исполнилось двадцать пять. Это плохо, потому что мне девятнадцать и они, все пять женщин, собравшихся здесь, скорее всего, вышибут меня отсюда как малолетку.

– Андрей, насколько я помню, ты стихи пишешь? – спросила опять Мила.

– Нет, я об этом никогда не говорил. У меня лучше заметки получаются…

– Пока суть да дело, почитай!

– Нет, я лучше Окуджаву почитаю. Можно?

– Его мы и без тебя почитаем, – вставила Светлана Константиновна. – Ты вот умудрись своими понравиться!

– Ну, хорошо. Только не обижайтесь, если что.

И я начал читать, подражая, а может, и сдирая у кого-то из символистов:

Воцарилась гробовая тишина. Все смотрели на меня. Леня начал ежиться. Я знал, что он любит стихи, читает их по пьянке часами, причем в аудитории не нуждается. Нередко слушателем становился я один, и он мог всего Есенина до полуночи читать. Видимо, он раздумывал, как меня спасти.

– А еще? – попросила девушка, имя которой я не знал, но где-то видел ее в коридорах вуза.

– Да, Андрей, пожалуйста, почитай еще! – сказали сразу несколько девушек.

– Ну, хорошо, – сказал я. – Это мой товарищ написал, еще в Москве, куда я случайно попал… Ну, это неважно.

И без перехода:

В дверь громко постучали. Я умолк, машинально подвинулся к окну. Стук повторился и требовательный голос:

– Девочки, откройте! Комендант!

– Не закрыто! – как-то грубо и с пренебрежением крикнула Светлана.

В комнату вошла женщина в очках и с большими белыми оголенными руками, в платье с вырезом до пышных грудей и букетом цветов.

– Господи, Наталья Семеновна, ну вы как всегда! – сказала мягко, пытаясь, видимо, сгладить Светкину грубость, Мила. – Только командирским голосом вы можете общаться с нами…

– Нет, это шутка. Я вас люблю как выпускников. Вы моя опора и надежда вот перед такими сопляками, – комендант показала на меня рукой.

– Ну что вы так огульно, Наталья Семеновна! – встрял Леонид. – Это наш писатель, признанный журналист, его девочки сегодня специально пригласили на свое мероприятие…

– Ладно, балабол! – сказала комендант. – С тобой у меня будет официальный разговор, но только не сегодня. Не будем Светочке праздник портить. С днем рождения, тебя, дорогая ты наша красавица, активистка, моя помощница по наведению порядка и дисциплины! Вот сразу чувствуется, что человек из военной семьи!

Она на удивление быстро вручила цветы, расцеловала Светлану, категорически отказалась сесть за пока еще не до конца накрытый стол и удалилась, сказав на прощанье:

– Приглядывайте за этими, смотрите, чтоб не надрались!

Спирт – коварная штука. Когда мы с вина, которого, естественно, не хватило, все-таки перешли на спирт, то скоро-скоро стали без конца говорить друг другу:

– А ты меня уважаешь?

Мужиков в кампании не прибавилось, и поэтому Леха, как абсолютно здоровый и потребный человек, шел на ура. Мне, который соблюдал рамки приличия по праву варяга и которого могли выгнать в любую минуту, было видно гораздо больше, чем остальному подвыпившему сообществу. Леха уже минимум дважды выходил то с одной, то с другой девушками, отсутствовал минут по десять-пятнадцать. Курили, нет в этом ничего предосудительного. Но такую же операцию и я проводил не раз, только у себя, на младших курсах. За эти десять-пятнадцать минут мы такое вытворяли в конце длиннющего коридора, в комнатах, которые назывались душевыми, что черту бы там было страшно появиться. Света, Мила и еще одна девушка, которую, кажется, звали Нина, сидели за столом и тихонько пели задушевными голосами. Песни лились грустные, как правило, о неразделенной любви и все такое прочее.

Я маялся без дела, без понимания и поддержки, без выпивки, которую одному принимать не хотелось. Наконец на дальней тумбочке я нашел проигрыватель, покрутил-повертел его, выбрал пластинку, поставил фокстрот и включил. Да так громко получилось с непривычки, что все вздрогнули.

– Вот молодежь, не даст вздремнуть! – сказала Нина. – А ну-ка, идем танцевать! – и потащила меня за руку.

Мы станцевали на «пять», легко, слившись в едином экстазе. Это не мои слова, классика цитировали девочки-филологи. За Ниной потанцевать захотелось Миле. Нам с ней выпал «Маленький цветок». Она до того расчувствовалась, что в конце вообще положила мне голову на плечо. Свете танцевать не хотелось, она демонстративно не выходила из-за стола. Потом еще зазвучал медленный танец, и нам волей-неволей пришлось снова идти с Милой, потому что Нину стал обрабатывать освободившийся к этому времени Леонид. Я чувствовал, принимал все ее тело, почему-то вздрагивающее при каждом прикосновении моих рук к ее груди. Стал прижиматься покрепче, почувствовал упругость грудей, живота, спины.