Анатолий Тосс - До экстаза… и после (сборник)

– Ну а удары? – не отставали от меня с вопросами слушатели.

– Какие удары? – попросил уточнить я вопрос.

– Ну как? – уточнил один из присутствующих. – Удары по мячу. Справа, слева, плоский, подрезка, кросс, топ-спин, воллей при выходе к сетке. Много там разных примочек есть, если хочешь по мячику ударить.

Я неприязненно посмотрел на уточняющего. Им оказался Б. Бородов. А еще оказалось, что он про топ-спины знает. Где? Откуда? – непонятно. Но если ты такой эрудированный, нечего вопросы ненужные задавать – иди и сам поднимай общий теннисный уровень среди начинающих. Но я сдержался и не вступил в спор, а взамен сказал скорее примирительно:

– Да какие там мячики, Б. Б. Разве дело в мячиках? Ты как-то узко мыслишь, прямолинейно слишком. Спорт – он про братство и про желание стать лучше, симпатичнее духом и телом. А женский спорт, тем более массовый, он еще про что-то призрачное, ускользающее, что даже я, бывший женский тренер, до конца осознать не могу. А ты говоришь – мячики! Да у нас их и не было, по-моему. К чему они, когда столько времени на стойку уходило?

– Ну и при чем тут Жека? – пробился со своим вопросом Инфант.

– Действительно, при чем… – попытался вспомнить я. И вспомнил. – Ах, да. Вот я и говорю, стал я просто-напросто звездой среди местных женских сотрудниц, селебрити таким, если слово знаете. Меня в лицо узнавали, пальцами в спину показывали, а все потому, что я им всем правильную стойку устанавливал, особенно прогиб в спине. Хотя этот прогиб, знаете, для некоторых просто непосильным оказался. А ведь от него так много зависит в жизни…

– Это точно, – хором подхватили мои товарищи. Которые, как и любой более-менее подготовленный мужчина, прогиб в спине ценили высоко.

– И вот как-то я стою на лестничной площадке в перерыве своего рабочего, контрактного, высокооплаченного будня, стою, прикидываю, как затейливее сегодня вечером очередь из курсисток выстроить. Чтоб на всех хватило и никому обидно не было. И тут слышу, кто-то обращается ко мне приятным таким, девичьим голосом. Оборачиваюсь, смотрю – и в самом деле девушка передо мной стоит. Очень миловидная девушка, даже привлекательная, можно сказать. И особенно мне нравится, что веселая она и жизнерадостная, и это сразу по всему ее облику заметно и на тебя самого тут же заразительно перебрасывается. Харизмой такое называется. Вот и у девушки этой легкая, завлекающая харизма оказалась, по глазам ее сразу было видно – живым, лукавым, всегда смеющимся, да и по улыбке озорной, увлекающей за собой повсюду. И вообще, сразу понятно стало, что у тех счастливчиков, кто с ней рядом, – всегда должно быть прекрасное настроение, потому что энергия от нее такая вокруг разлетается, тоже легкая, практически воздушная, невесомая. А это редко, когда легкость пронизывает человека насквозь и распространяется на окружающих, и завлекает, и манит за собой. И если встретишь такое, то хватай тут же и не отпускай и береги как зеницу ока.

Тут Илюха с Инфантом закивали головами, соглашаясь. Потому что кто ж про легкость не согласится? Правда, Инфант тут же полез к нам за разъяснением двух незнакомых слов. Мол, кто такие «зеница» и «харизма». Он вообще нас часто как толковый словарь использовал, этот Инфант. Б. Бородова – как первый том, меня – как второй. И мы отзывались иногда, ну что поделаешь, если в детстве ему не повстречались многие разные слова. Главное, что жажда познания в нем сохранилась и даже с каждым годом все усиливалась и усиливалась. Да и познавать ему было легко, так как многое для него оказывалось впервой.

Хотя если говорить про «зеницу» откровенно, то с ней даже мы, я и Б. Бородов, как толковые словари сплоховали.

– Ну так вот, – продолжил я. – Значит, оборачиваюсь и вижу перед собой незнакомую девушку, невысокую, хрупкую даже, очень такую ладненькую. И она мне тут же говорит, смеясь прямо в меня своими развеселыми глазами.

«Я бы тоже, – говорит, – хотела у вас в группе в теннис поиграть. Потому что все говорят, здорово у вас там. Вы так умело под коленки всех бьете. Вроде бы все привыкли уже и ожидают даже, но каждый раз все равно неожиданно для многих получается. Некоторые говорят, что у них даже дыхание разом сбивается. Если бы, говорят, вы их за живот не придерживали, они и упасть могли бы».

Ну что сказать, конечно, приятно мне стало, что не зря я время свое людям добровольно посвящаю. Ценят меня люди.

«Ну да, методика у нас отработанная, – соглашаюсь я, размягчаясь прямо на глазах. – Так вы тоже приходите, рады будем вас видеть. Два раза в неделю. Ну-ка, покажите мне ваши «под коленки». Мне надо прикинуть, как под них подстраиваться удачнее».

Она кокетливо крутанулась на носочках на все триста шестьдесят градусов. Ну что сказать, под такие «под коленки» можно было пристроиться запросто. Более того, хотелось пристроиться, даже не терпелось.

«Да не знаю, получится ли у меня, не будет ли мне хвостик мешать», – отвечает она, а сама смеется своими глазами, просто заливается. И улыбкой лукавой, озорной тоже хохочет.

«Какой хвостик?» – не понимаю я.

«Ну как какой? Мой», – продолжает смеяться девушка.

«Да не нужен вам никакой хвостик, – успокаиваю я ее. – В теннис ракетками, по идее, играют, а не хвостиками. Но если у вас ракетки нет, то вы так приходите, потому что мы сейчас основную стойку разучиваем всей группой. Очень сложная стойка, не у всех получается с первого раза. Хотя попадаются, конечно, способные».

«Да нет, я не про ракетку, я вообще не про теннис. Я про хвостик», – навязчиво упирается девушка.

Я, конечно, ничего не понимаю, о чем ей и сообщаю. Впрочем, вполне деликатно, чтобы не повредить и без того, как мне кажется, болезненное девушкино воображение.

«Понимаете, – обращается она ко мне действительно доверительно. Действительно, как к доктору какому-нибудь семейному, личному. – Понимаете, хвостик у меня имеется. С детства он у меня растет. Небольшой, конечно, даже маленький, можно сказать. Вообще-то он мне не мешает совсем, даже наоборот… Но если что-нибудь уж слишком тесное, обтягивающее надену, шорты, например, или юбку узкую, тем более если короткую, то он выделяется немного. Не сильно, конечно, только контуры обрисовываются, но все равно неудобно, особенно если он вздрагивать вдруг вздумает. Глядишь, подумает еще кто-нибудь не то. Ну вы-то как мужчина должны понимать, как неловко себя можно почувствовать, когда через одежду выделяется».

Тут я пожал деликатно плечами, потому что как мужчина я неловкости от выделения через одежду контуров никогда не чувствовал. Но то ж я – грубый, поросший закостеневшей коростой мужик, а то хрупкая, наверняка тонкой душевной конструкции девушка. В принципе я мог ее понять. Практически всю мог. Всю – кроме хвостика.