Виктор Брусницин - Вечный двигатель

Костя держал фразы:

– Я, мужики, эти отработки на овощебазах сильно уважаю. Понятно, что после них посидеть куда как славно. Но самая основнуха – непременно какие-нибудь истории случаются.

– У тебя где они не случаются, – вставлял дружески Вадим.

– В прошлый раз – помните на капусту посылали? Попал с бабёшками из отдела оформления. Эля, вся из себя которая. – Константин улыбался, маслил взгляд. – Я глаз-то давно положил, а тут покатило: кто-либо слово, я восемь – бабы хохочут… Сели обедать. Достаем с Генкой Митрошиным флакон – от нашего отдела мы вдвоем были – девки не гнушаются. Шире-дале – муж у нее в командировке… – Костя поднял рюмку: – За жизнь!

– Ну? – страстно любопытствовал Вадим.

– Домой на другой день пришел.

– Сволочь, – порадовался за друга Вадим, ахнул пайку.

– Иди ты! – восторженно вякнул Борис. – Она же такая… фифа. К ней, я знаю, Губанов из отдела твердых сплавов подкатывал – ноль. А уж он – завзятый.

– Ну… отломилось малость, – скромненько уронил Костя. – О деталях не будем. И вообще (сделал строгий взгляд), вы ж понимаете – это приватно.

– А я, мужики, тут статейку одну немецкую переводил, – наклонился к столу Борис после некоторой паузы, уместившей, вероятно, воображение процесса. – Балакали насчет перпетумса – помните? Так вот, в статье описана технология получения рыхлой структуры. Как раз, по-моему, годится для третьей компоненты.

– Опять вы за свое! Боря, побойся бога, – скептически откинулся на сиденье Константин.

– Вот только не надо – бог первый внушил мысль о Вечном! Кстати, твоя идея относительно рефлективной вибрации магнитного поля – вполне дельная.

Борис азартно пустился чертить на листе бумаги что-то совершенно на наш обывательский рассудок непотребное – пошел творческий спор.

В кухоньке обосновались сумерки. Пара полых бутылей скучали в сторонке, изрядно початая находилась в деле. Достигли приятели порядочно: Борис, к примеру, состоял в дозоре – посапывал, уместив голову на столе. Вадим с Костей пока держались. Шло сокровенное:

– Не знаю, Вадька, не прет у меня наука – ты сам видишь. Да и неинтересно. И потом, чуешь, какое время – можно ухватить. Мое амплуа – риск. Пошуровать в извилинах бытия… Уйду, похоже.

– Насчет рискнуть – верно, а насчет науки – зря. Я помню, как ты в институте идеями пылил. И приличными – уж кто талантлив как не ты.

Избранник усмехнулся:

– Ошибочная репутация. Талант, если помнишь, что сперматозоид – норовят многие, а продирается один. А я один не способен… Ерунда, не мое это. Правда, что именно мое, не знаю – вот проблема. Я тебе здесь завидую, есть Ирка, и ты всю жизнь от нее не отслонишься. Диссертация… хотя, сейчас это не модно. Тем не более.

– Кстати, что у тебя с Галкой?

– А что тут может быть? Она баба, я мужик, – выговорил Костя скучно, но с добрым бликом в глазах. – А может жениться? Для хохмы.

– Конечно жениться – водки попьем. Детки родятся – закусим. Романтика!

– Да, детки, – вяло уронил Костя и задумался.

Шло странное молчание, оборвал его Вадим:

– О чем мечтаешь – как бы помереть, да чтоб побольней?

– Так, вспомнил одну историю… – Костя встал, налил из под крана воду, жадно выпил. Возвратился – сел. Посмотрел на Вадима пристально. Убрал взгляд, опустил голову, пальцы выстукивали о стол нечто – минута отрешенности. Голова обратно поднялась, глаза наполнились внятным, глубоким. – Расскажу-ка… (Слабо откашлялся.) Ты помнишь, после института, чтоб от армии уйти, на военный подряд я уезжал? Там дело было…

Последуем за рассказом. Кыштым, страшное захолустье, затерявшееся в выеденных отрогах Уральских гор. Десятка два-три панельных трехэтажек, густой и жалковатый массив частного строения, пара мелких заводиков непонятного назначения, военная часть. В городе, впрочем, как и по области случались ранние утра – особенно в части.

Очутимся. На ухоженной территории не сказать воинственно и строго мельтешила солдатня, с пологого уклона длинного и лесистого холма, что венчался вдалеке щетинистым неровным гребнем, соскальзывал комковатый ветерок. Подле солидного бортового авто кучковалось отделение солдат. Держали себя вольно, но после сна вяловато. Неподалеку стоял Константин в цивильной робе и старший лейтенант. Служба тыкал в некий документ, разглагольствовал. Наш имел тусклую физиономию, по которой можно было предполагать веер чувств. Лейтенант имел мнение:

– Я тебя прошу, Кузнецов, будь с ними пожестче. Понимаю – тебе, как гражданскому, дисциплина не в ноту, но дело спросится. Послаблять этим архаровцам – себе дороже. – Ярился к воякам: – Вы смотрите, будут какие вольности – порезвитесь у меня на плацу! Прораба слушать беспрекословно! – И уже тихонько, чтоб не слышали подчиненные, дополнял: – Слухай, Костя, вечером у тебя соберемся, мне тут спирту подогнали. Лизку с Машутой подключим.

Урал-машина, враскачку и рыча, ползла по ухабистой дороге. Уцепившись за высокие борта, колыхались в кузове солдатики, равнодушные до разлатых таежных красот. Да нам-то отчего не потрогать.

Сколь важно расшоперилась ель, сколь стройно – куда Эйфелевой башне. А кедр – чем не товарищ, господин и даже депутат? Вересок небрежно облагораживает нечаянно оголившиеся пространства, славно путается меж лесного начальства паутина разнообразного кустарника. Бежит вглубь ковер папоротника и прочей поросли, манит лес сочностью замысловатого рисунка, мистикой чарующих потемок. И галдят, радуясь судьбе, неопознанные птицы.

– Здесь тормози, а то опять сядем, – распорядился Костя шоферу.

Выбрался из кабины, окинул хозяйственным оком девственную окрестность. Просека, тянут служивые высоковольтную линию. ЛЭП-110 – линия электропередач, сто десять тысяч киловатт.

Вдали виднелась техника: бульдозер, вышка.

– Орлы! – с акцентом и отрывисто на ы, шутливо по-армейски гаркнул Костя. – Проволоку из машины… высы-пай! (Солдатики без ретивости вывалили большие мотки.) Сами высы-пайсь!

Покатились, сопровождая себя хохотком, толканиями – баловством. Костя подошел к шоферу, тот уже из машины вылез. Доверительно толковал:

– Вот что, Олонцев, даю тебе три часа. Ты по лесу пошастай, ягоду поскреби. Тара в кабине в рюкзаке. Но чтоб так, литрушка – моя. – Сделал улыбочку. – Вечером кой-кого угостить надобно (солдатик понимающе блеснул зубами). – Построжал. – Да не заблудись – недалеко ковыряй.

– Не первый раз, Аркадич, – уверил солдат. – Бу сделано. – Небрежно кинул под козырек.

Костя шумел остальным:

– Ну что, канарейки! На плечо и с песн я ми!!

Гостиница, где существовал Константин, скорей походила на общежитие, ибо люд преимущественно квартировал вахтовый и командировочный. Обитал Константин в двухместном номере (одна койка по договоренности пустовала) с цветочками – оные хозяин содержал принципиально, как символ несуразности текущего момента – и порядочной стопкой книг на подоконнике. Там же располагался занюханный чайник, сковорода и прочий показатель «красиво живем» бытия. Над одной из коек, обжитой, висел какой-то сюрреалистический натюрморт.