Геннадий Старостенко - На Черной реке

– А, может, им имя твое понравилось… Нил, ведь… Ладно-ладно, Нил, я ведь без обиды. Тебе как – со льдом?

Тихарев не узнал Ксенофонтова, он стал противнее медузы. Говорят, Клима изменила смерть дочери, когда его машину расстреляли из автомата. Изменить-то изменила, да не настолько, чтобы совсем потерять хватку… Он удачно продал все рискованные доли и паи, что были у него в России, и давно уже вяло и небрежно поигрывал в инвестиции из закордонья.

На какой-то момент его взгляд растуманился:

– А вообще-то ты им нужен, Нил, на период становления. Чтобы поставить добычу, обустроить месторождения… договориться с местными… со всеми… отработать разведочный цикл, подтвердить запасы… чтоб из трубы полилось сколько надо…

– Ну ты даешь, Клим Петрович, – льстил ему Тихарев. – Откуда ты про нашу специфику знаешь? Ты ж фондовый волчище, ты ж не нефтяник…

– А читаю, – лениво отвечал хозяин. – Хочу понять, что такое нефть… кровь земли… для чего она…

За Ксенофонтовым в ДЕЛЬТАНЕФТИ оставалось примерно два с половиной процента акций. Но держал он их через фирму-посредника, и об этом не было известно даже Тихареву.

– Ну, а потом?

– Что потом? Нужен ли ты им будешь потом? Скорее всего нет… Но ты так все обставишь, Нил, что им трудно будет так сразу от тебя отказаться. – И Ксенофонтов закатился хорошо поставленным смехом.

Вот скотина, еще и смеется. Ну, ничего – годик-другой у меня есть в запасе, чтобы как ты капитальцами обложиться. Пара-тройка лимонов у меня и сейчас сыщется. Но задача в том, чтобы их удвоить… и утроить… и упятерить, и ушестерить, хха-ха… Что ж, спасибо тебе за совет, Клим Петрович…

Так что же – неужели подошли те сроки, которые ему Клим Ксенофонтов предрекал? Но даже если и так, еще посопротивляемся… Если хотите меня гадом выставить, который природу не любит и туземцев губит, то так легко я не дамся, ребята. Вот если бы по-хорошему, по-людски – сам ушел бы, а так. Знаю, что в драку с вами, ребята, лезть нельзя, но и просто так не дамся. Кому-то шею придавлю…

Нил Тихарев тихо врал себе. По-хорошему он не ушел бы, он бы и тут посопротивлялся. Попросил бы предъявить веские аргументы и подыскать ему достойную предпенсионную синекуру.

…но ты так все обставишь, Нил, что им трудно будет от тебя отвязаться…

А ведь прав был, пожалуй, советчик с балеарской Майорки…

Звонок отвлек Анну от ежедневной рутины, много времени однако не отнимавшей. Стерилизация инструментов существенно упростилась с того времени, когда стали повсеместно использовать пластиковые разовые шприцы.

Ее вызывали по рации.

– Анна Юрьевна, я тут привезу к вам в медпункт одного из своих…

– Откуда вы, Антон?

– Та с сейсмостанции. Мы щас недалеко стоим – в восьми кэмэ от Толвы.

– Что – опять обмороженный?

Приходько трескуче хохотнул в рацию:

– Та не то шобы совсем… скорее примороженный по жизни, га-га-га. Они у меня все по жизни комики…

– Что так?

– Так все из Коми – из республики, га-га…

– Я распоряжусь, чтобы послали разъездную. Вам незачем самому его везти…

– А ничего… время есть…

Анна Тушина и сама была из Республики Коми, значит и она у него – тоже из комиков…

Она избегала встреч с Антоном Приходько, но его навязчивость искала любого повода попасться ей на глаза. В заполярном поселке Толва, состоявшем из пяти вахтовых строений и трех полусгнивших деревянных контор на сваях, трудно было избежать встреч с его обитателями. Еще труднее – с тем, кто их ищет…

Решение отправиться за полярный круг было внезапным – как если бы и не она сама его принимала. В последние несколько лет Анна была рядовым участковым терапевтом в сыктывкарской больнице. Прошлой осенью в «СевНАОгеофизике» искали врача на работу в сейсмопартию, и кто-то из коллег предложил ей с ними созвониться.

Она подписала контракт на полгода – два предновогодних месяца и четыре посленовогодних. Завербовалась. Нет, просто уехала от пустоты. Нет, от пустоты не уедешь. В общем завербовалась. Странное слово, старинное какое-то, советское, похожее на облупившиеся капители со сталинскими звездочками на улицах Ленина…

Анна собрала каштановые волосы в узел на затылке, скрепила деревянным самодельным гребнем. Десять длинных зубьев без одного… с тонко выжженной вязью… – Держи грабли. Крепкие объятия… пушистый усатый поцелуй… – Толь, это не для моих волос… – Для твоих… Снова поцелуй. Домашний, простой, но другого и не надо. – А кто ремонтирует вам самолет – там, в Африке? – Там? Маленький принц. И снова усы… общекочешься. Пшеничные… нет, льняные… нет, ты уже не помнишь, какие у него усы…

Круглое в полметра зеркало – вахтовый ширпотреб. Из него на тебя смотрят спокойные карие глаза. Вся седая – приходится краситься. Хорошо, что брови не седые. А могут брови поседеть раньше волос? И седеют ли вообще? Иногда сначала седеет первичный волосяной покров, потом вторичный. Иногда наоборот. Есть много мужчин с седой бородой и не тронутыми сединой волосами. Какие беды и какие извивы судьбы определяют это – и есть ли закономерность?

Некстати вспомнилась строка из какого-то сочинителя-абсурдиста: уши и нос растут у человека до самой смерти, а ногти и волосы даже после нее…

Да, глаза спокойные, все еще красивые. Они и до старости бывают красивые. Даже у старух бывают красивые глаза, правда уже не зовущие. Вот уже несколько лет она ловила себя на том, что дорисовывает себе косметическим карандашом старушечьи черты. Иногда морщинит и скукоживает лицо, поджимает нижнюю губу, тонко выводит сетку морщинок.

Однажды она даже купила набор артистического грима. Пригодился опыт в студенческом драмкружке. Анна просидела весь вечер дома у зеркала и до неузнаваемости выкрасилась в старушку, повязала косынку…

Иных преследует страх состариться, а ей самой хотелось поскорей приблизить старость. И потом долго жить в тихой уютной старости, изредка похварывая – но несильно.

Да, глаза красивые. Ей все еще говорят об этом. А состарится – перестанут. Скорее бы уж. Вдова – это уже наполовину старушка.

Красивые глаза. Миндальные. Какими еще называли ее глаза? В основном красивыми. Иногда удивительными. Томными. Иногда смелыми. Иногда просто большими. Один пациент называл «зрением». «Ну, у вас и зрение, Анна Юрьевна…»

Послышалось тарахтенье дизеля. К вахте подскочил легкий гусеничный вездеход и ткнулся носом. С водительской стороны ловко спрыгнул сам Приходько, а из тента сзади – мальчишка из его бригады.

– Малыш уж отморозил пальчик – Приходько пнул дверь валенком. Двери деревянной одноэтажной вахты придумали открывать вовнутрь – так узок был коридор.