Юна Летц - Материк север, где делают стеклянных людей (сборник)

Люди писали друг другу стихи, дети расхватывали стеклянных существ, и всё было поистине северным. Хрустальные звуки закручивали в большие прозрачные фонари – оркестры не останавливались, и музыкой светилось – лампы или северное сияние. Стеклянные шары, наполненные приметами явлений, словно банки с погодой – это то, что распахивалось в кульминации дня, и яркое многообразие мира возникало. Так заканчивался излюбленный праздник зимат, на котором встречались и видимые, и потаённые существа.

…Виргус уже не знал, к какой из этих групп он может себя относить. Утром он видел, как люди шли собираться, и он тоже пошёл, чтобы собраться, взял необходимый инструмент, сел на скамейку и начал вырезать сувенир, преимущественно, ангелов, но дети не брали их: ангелы казались им слишком печальными, и тогда он переместился на цветы, но цветы оставались непоявившимися. Кто-то хлопнул его по плечу, и Виргус потащился обратно домой. Ни счастья, ни оркестра он не увидел на большом торжестве, лишь цифры летали, эти птицы и цифры – сделать до такого-то числа, успеть, покрасить, успеть…

…Это был день, когда у дома возник незнакомый человек. Он долго не начинал звонить, но потом они встретились у двери. Хозяин не знал, что и говорить, а пришедший смущался, как будто давил из себя языки, надеясь получить некоторый сок: я давлю ради сока. – Вы поите безъязыкого друга ? Хозяин пригласил гостя войти, и они сидели в гостиной, поддавшись церемонии чай, и Виргус наблюдал, как гость бьёт себя дико по волосам, бьёт по глазам – зачем этот тронутый заявился сюда?

– Я бы хотел написать внутри птиц… Видел о вас материал… Договорился с вот теми людьми… Можно мне тут немного пожить?

– Кто вы такой?

– Я философ, приехал, чтобы написать внутри птиц.

Всё, что происходило, – это был сущий абсурд, но мастер показал ему дом, разрешил ему жить: хозяин очень устал. Он был уверен, что это вымысел, бред, что это временное существо, дикий фантом, но Гилберт никак не рассеивался, и вскоре он привык находить его в мастерской, стало даже как-то повеселей. То, что они говорили, – эти взгляды имели большие совпадения, и общая атмосфера речей. Виргус как-то приободрился, и птицы становились немного живей. Правда, не давала покоя запрятанная гора – то, как философ упорно не показывал гору, носимую за душой, и этот камень давил его: видно, что этот камень давил его, но он отмалчивался. И редко когда начинал говорить, что-то такое про умных людей, тех, что без средств к существованию бывают способны на самое страшное.

Виргус не знал, как это можно понимать. Время от времени он заставал философа лежащим на земле, и тот будто вдавливал себя. На все попытки его приподнять он только отмахивался: оставь, мне надо подготовиться к этой войне. Какая ещё война? Хозяин поворачивался и шёл обратно в рабочую комнату. И дальше философ почти уже не ходил на покраску, но мастер не думал его прогонять. Что-то нависло над ними: как раньше эти люди летали в отдельных шарах, но потом они оказались в одном, и словно стекло наросло.

Как им удастся уйти? Через финальное чудо. Пока же они призваны ждать. И хозяин сидит у предела печи, а философ внедряет свои мысли в стекло, и только снег продолжает идти за окном, снег идёт и идёт, как будто кто-то тихо переворачивает шар.

Зиматы разводили не только овец. Было тут и кое-что ещё. Там, где начиналось невидимое, там жили ангелы, но там жила и смерть: люди накидывались на неё и сразу же говорили: дружище, привет , звали на различные торжества. Сказано было: люди прорастут из небытия, и все будут смертные. Смерть, которую они уважали как единого предка. Попасть на материк можно было только через рождение или через смерть, и виртуал ритуальный тут не проживёт, и идеалист маневренный тут не проживёт. Погода и смерть – это то, чем они отгородились от остальных. И если погода сразу же давала о себе знать, то смерть окутывала приезжего постепенно, и где-то он останавливался и кричал: это же смерть, вызовите бригаду ликвидаторов ! Но только улыбка со стороны.

Каждый зимат был мастером в умении жить, но и в умирании они находили немалое поле для творчества. Люди входили в такое состояние, пограничное жизни, и только так удавалось сохранять установленный ход вещей. Где-то говорили, что смерть – это стыд, и надо поскорее зарыть, но здесь её выставляли напоказ: на полках стояли сосуды для смерти, это же сосуд для души, люди подходили, чтобы постучать, и если там была душа, они могли услышать вот этот звон. Звон, который выпускали в хорин, когда человек умирал.

Смерть; и дети играли с китом, отрезанная голова лежала неподалёку, и малыши в резиновых сапогах бежали по красной воде. А одна девочка привела на урок живую овцу, убила её и разделала прямо на уроке, а другие дети учились. Это жизнь, и стоит ли её прятать? Все едят мясо, и мы едим мясо , так они говорили, и головы овец в супермаркетах, мимика и замороженный мозг – это же едомое, еда, то, что смотрело из зелёновости холма, бегало, спасая своего ягнёнка, и собеседник понятливо кивает: да, конечно, животные очень милые, но надо же что-то и есть .

Вот она, тайна материка: переизбыток жизни, который нужно было всё время уравновешивать. Жизнь была явлена тут так широко, жизнь была дана всей окружающей средой, этим океаном, травой, решительными иглами скал, и надо было с самого раннего возраста учиться примыкать к этой среде, где жизнь и смерть идут рука об руку. Здесь было такое количество жизни, что смерть не могла вызвать испуг, и можно было дружить с ней, можно было жить с ней, можно было давать её детям поиграть.

Люди ходили, натыкаясь на выступы поездов для самоубийства, и каждый мог решить, надо ли покупать билет. Эти поезда ходили несколько раз в году, и всякий раз кто-нибудь оказывался изнутри. Поезд объезжал все тоннели материка, прежде чем упасть с высокой скалы, и не было шансов на то, чтобы человек уцелел, но поезд оставался невредим, и можно было использовать опять.

Все эти тоннели, через которые ходили поезда, ездили автомобили, все они были хороши не только для перевозки смерти, которую разносили в корзинах огромные существа, – эти тоннели были как пропетые , весь материк был прошит этими глубокими горлами, и каждая тон-в-тон-пропетая-дыра несла свою музыку. На стадии закладки вызывали скалолазов-певцов, и гости пропевали тоннель, а ещё проделывали голосом отверстия в потолке, и получалась огромная флейта. Будете ли вы играть на тоннеле сегодня? Каждый раз, когда внутри катился автомобиль, как каменная флейта играла, и сказочная световая игра от фар несла зачарованного путника в корзину к собирателю тупиков.