Мири Яникова - Перейти границу (сборник)

Услышанная мною поэма была чудесной, но главная весть ждала меня впереди: эта маленькая страна, совершившая чудо, была моим настоящим домом!

Я не могу вспомнить, что я чувствовала и как себя вела в тот день. Бабушка попросила меня молчать, и я молчала. Была ли я благодарна ей за подаренную сказку, – ибо мне тут же было разъяснено, что попасть туда я не смогу, и страна в связи с этим приобрела статус сказочной? Я гордилась принадлежностью к племени героев. Отныне меня не мог обидеть ни один антисемит. Прежде, когда меня мальчишки обзывали жидовкой, я не реагировала никак, потому что не знала, что это такое. Но с этого дня в ответ на подобное «оскорбление» я просто задирала нос!

Через некоторое время я сделала для своей сестрички то, что было сделано в тот июньский день бабушкой для меня: я подарила ей надежду. Я не рассказала ей про маленькую героическую страну, потому что дала обещание молчать. Я сообщила ей только самую общую информацию: сказочные события, подобные описанным в книжках, происходят на самом деле, но не там, где мы живем, а в дальних странах. И еще одно важное сведение, возможно, наиважнейшее для меня самой: мы с ней имеем отношение к одной из таких сказочных стран. То есть, с нами, в принципе, вполне могут произойти сказочные события…

Накануне того дня, когда меня должны были принимать в пионеры, мне, как Ваньке Жукову, не спалось. В комнате было довольно светло, поскольку улица за окном была ярко иллюминирована к предстоящему празднику. Дождавшись, пока стихнут шорохи в квартире, я встала с постели, на цыпочках подошла к зеркалу и, воровато оглянувшись, подняла руку в пионерском салюте. Представшее предо мной зрелище было омерзительным. Я опустила руку, немного постояла, зажмурившись, и, открыв глаза, виновато улыбнулась своему отражению. После чего набрала воздух в легкие и повторила победительный жест. Глаза я мужественно не закрывала. Я заставляла себя смотреть, изо всех сил пытаясь себе понравиться.

Это была такая игра: насильно поместить себя в новую и, на первый взгляд, дикую ситуацию и, постепенно привыкая, как бы сжиться с ней и ощутить ее «обыденность». Например, перенестись мысленно в мозг прыгуна с трамплина, которого показывают по телевизору. Или кассирши в булочной. Представлять и стараться ощутить во всех подробностях мир с точки зрения далекого от меня человека, до тех пор, пока этот мир не начнет казаться естественным. И только после этого «отпустить» себя обратно в собственное тело. Я играла сама с собой в эту игру на протяжении всего детства.

Итак, на этот раз я пыталась сжиться с образом пионерки, отдающей салют. Я уже не помню, как, но мне наверняка это удалось, потому что из-за врожденного непобедимого упрямства я всегда доводила эту игру до конца.

Завтра будет праздник. А послезавтра я появлюсь в классе в пионерском галстуке. При этой мысли я вбирала голову в плечи, но уже не от отвращения, а от радостного ужаса. Одноклассники, пока еще не удостоенные чести носить галстук, будут завистливо шептаться за моей спиной…

Я замерла у окна, прислушиваясь к сонному дыханию родных и борясь со своей дурацкой натурой, вечно требующей выяснить все до конца.

Моя маленькая героическая страна, зачем твои неведомые пейзажи проплывали вместо разукрашенной Москвы в ту ночь перед взором глупой и несчастной девятилетней девочки в ночной рубашке, только что отрепетировавшей в темноте перед зеркалом шутовской жест? Зачем ты чуть ли не ультиматум ей поставила: я или…

Потому что пионеры были на стороне вражеских полчищ.

Опереться в мире не на кого. Никто из взрослых не знает…

И вот тогда пришел Гибакук. И знаете, что сказал?

Он сказал удивительную вещь. Он поведал мне, что я принцесса в изгнании. И что я должна соблюдать инкогнито…

Это были единственные слова, которые могли мне тогда помочь. Как вы думаете, даже самый мечтательный девятилетний ребенок способен, торгуясь со своей совестью, вдруг привести такой неожиданный довод? А если вы скажете, что нет, то тогда вам придется признать, что гномик-невидимка по имени Гибакук действительно сидел со мной рядом на подоконнике и общался телепатическим способом…

«…Наш волшебник» не отвечал на отчаянные записки долгих четыре года. В 1971 году, когда Израиль принимал первую волну советских репатриантов, мы с сестричкой получили разноцветное письмо, в котором нам предлагалось набраться терпения…

И мне остается только заверить читателя, что я тогда не осознавала связи между собой этих событий, и понятия не имела о сюжете «сказки обо мне».

3.

Был в моей жизни день, в который я меньше, чем в любой другой, была расположена верить в сказки – день расставания в Шереметьево. Я до сих пор не могу позволить себе окончательно выпустить память на свободу, чтобы еще раз пережить то прощание с семьей, которое, в момент, когда оно совершалось, безусловно, представлялось мне вечным.

Навсегда.

И – сны. Сюжет все время был одним и тем же – вокзалы, аэропорты, недооформленные документы. Лица родителей. Забыть. Письма писались, как школьные сочинения, или как отчеты – ласковое обращение в начале стало затверженной формулой, и главное – не выпускать, держать в темнице память и воображение. Сны – немедленно забивать дневными впечатлениями…

И только одно свое пробуждение первого израильского месяца мне не удалось срочно затолкнуть в темницу забытья, ибо оно затмевало все прежние по силе впечатления и рвущегося из подсознания отчаяния: во сне мы с папой укладывали мои вещи, когда извне нам было сообщено, что мы больше не увидимся, и звон будильника ворвался как раз в момент моего ответа, вынеся его таким образом в явь, и ответом было: что за чушь, это же мой папа, в мире не может существовать ничего, разрывающего связь родителей и детей, как это мы можем не увидеться? – я была убеждена в своем ответе, данном, видимо, самой судьбе, и в этом убеждении была такая сила…

Я не плакала в Шереметьево. Я плакала в то утро, когда так не вовремя зазвенел будильник.

Если я скажу, что моя духовная связь с родителями была неразрывной, я не скажу ничего. Недолгие разлуки с ними во время отъездов в пионерлагерь или на юг в летние каникулы были для меня почти непосильными. Возможность же вечной разлуки, как нечто совершенно немыслимое, ни в сознании моем, ни в подсознании даже не обсуждалась.

Меня увел за собой от них Гибакук, подогнав к причалу лодочку, отправляющуюся в сказку обо мне.

Этого не могло произойти. Это произошло.

Гибакук забегал только что и сообщил мне потрясающую новость. Хотите знать, какую? Не скажу. Это тайна.

После того, как его информация была мною в должной мере оценена, мы поболтали еще минут двадцать перед тем, как он вскочил на велосипед и умчался по своим делам.