Михаил Заскалько - Когда придёт Зазирка

– Всё, шнурок, ты меня достал! – вскочил Проглот. – Счас я из тебя… это, ну… макраме вязать буду!

– Грозилась синица море зажечь…

– Довольно, петухи! – вспыхнула и баба Нюра. – А ты сядь и охолонь. Я тоже могу психануть: враз оборотю в порося. Хочешь?

Проглот сел, бубня под нос:

– Не имеете права…

– Где же у меня лампочка запасная? С вами позабудешь всё на свете. Там девчонка в пыли задыхается, а мы тут лясы точим! – Баба Нюра – судя по звукам – копалась в ящиках серванта.

Вадик вновь опустился на колени, полез под стол, щёлкнул зажигалкой.

Я выбежала на освещенное место у ножки стола. Пыли здесь действительно было много: я, буквально, утонула в ней выше колен. Вдоль стены вообще пыль лежала внушительными барханами. Похоже, тут не годы, а столетия не убирались.

– Нашёл! – вдруг заорал у меня над головой Вадик.

– Жива? – плюхнулась рядом с ним баба Нюра, игнорируя стёкла разбитой лампочки.

– Живее не бывает, – Вадик положил рядом со мной мозолистую грубоватую ладонь.

– Бедняжка, ты моя, настрадалась ты сегодня, – запричитала баба Нюра.

Я взошла на ладонь Вадика, и он, чрезвычайно осторожно, вынес меня из-под стола. Убедившись, что я в порядке, баба Нюра успокоилась. Меня посадили на восстановленную «тахту», спиной к Проглоту. Он шумно сопел, что-то бубня под нос.

Вадик вышел покурить.

– От, поганец, говорила же: не успеешь! – глянув на часы, ругнулась баба Нюра. – Сынок, позволь мне в подпол слазить.

Проглот встал, отодвинул скамейку. Под ней, оказывается, была крышка люка в подпол. Баба Нюра, спустившись по скрипучей лесенке, минуты две шебуршила и звякала стеклом.

– Помочь? – спросил Проглот, заглянув в люк.

– Да чего тут помогать, – показалась голова бабы Нюры. – Возьми вот.

Проглот принял из её рук шкатулку, покрытую слоем плесени. Лицо его перекосилось от брезгливости – быстро поставил на стол рядом со мной и отошёл к раковине: вымыть руки.

«Чистюля,»– едко хмыкнула я про себя.

Баба Нюра обтёрла шкатулку сначала мокрой тряпкой, затем сухой. Я обратила внимание, что хозяйка стала какая-то другая: глаза её уже не улыбались, в них трепетала тревога. И лицо больше не излучало доброту, а показывало лишь вековую усталость и, возможно, внутреннюю боль. Она почувствовала мой взгляд, посмотрела коротко, уголки губ дёрнулись.

– Вам плохо?

Не ответила. Закрыла глаза, положив руки на шкатулку, губы зашевелились, произнося неслышные слова.

Проглот замер сбоку, на лице неприятная ухмылка.

Из-под рук бабы Нюры закурился оранжевый дымок, запахло, кажется, свежеиспечённым хлебом. Поднявшись над руками бабы Нюры, дымок стал растекаться по кругу. Вскоре и шкатулка и руки поглотило оранжевое облако-шар. Краем глаза я отметила, как сползла ухмылка с лица Проглота, и он, впервые, нормально смотрел, как обычный мальчишка: с любопытством и чуточкой испуга перед неведомым. Баба Нюра вынула руки из облачка, и оно тотчас опало, светлея и растворяясь в воздухе – через минуту от него не осталось и следа. Пропал и хлебный запах, а на столе возникла овальная чаша на тонкой ножке. Похоже, вырезанная из кости. Чаша наполовину была заполнена густой массой, напоминавшей холодец.

– Колдовать будете? – осторожно спросил Проглот.

Баба Нюра и на этот раз проигнорировала вопрос. Взяла с окна горшок с каким-то чахлым растеньицем в виде прутика стремя прямыми листочками салатного цвета. Наклонив горшок и, слегка встряхнув его, баба Нюра легко вынула растеньице вместе с землей, и что-то взяла со дна. Растеньице вернулось на место, а в центр чаши лёг крупный чёрный камень величиной с куриное яйцо. Держа над ним руки, баба Нюра произнесла несколько непонятных слов.

Проглот приблизился к краю стола, смотрел во все глаза на чашу. А в ней стремительно происходило невероятное: камень вращался по оси, поверхность «холодца» покрылась рябью, при этом и камень и «холодец» ежесекундно меняли цвет. Вскоре «холодец» стал золотистой жидкостью, а камень – прозрачным хрустальным шариком. Он замедлял вращение и погружался в жидкость. Наконец, баба Нюра убрала руки, и в чаше всё замерло: шарик лежал на дне.

– Подойди, дочка, к краю, – глянула на меня баба Нюра, показала, куда подойти. Я приблизилась. Чаша была на голову выше меня.

– Сынок, подмогни.

– Чё? – дёрнулся Проглот.

– Подставь, что ли, коробок.

Проглот подвинул «тахту», я взобралась на неё – теперь край чаши был мне по грудь.

– Опусти руки, – велела баба Нюра и утопила свои в жидкости. Я повторила. Ощущение такое, будто сунула руки в мёд. – Закрой глаза, отрешись, ни о чём не думай.

Жидкость пришла в движение: чудилось, что мои руки не в чаше, а в струящемся студёном ручье. Кончики пальцев покалывало, словно проплывающие льдинки ударялись острыми краями. Когда кисти полностью заледенели, так, что я перестала их чувствовать, голове, напротив, стало жарко. Инстинктивно хотела выдернуть руки, но холод уже сковал и всё тело. А следом, темнота в глазах дрогнула и расплылась в молочно-ржавое пятно, ещё секунда – и я увидела, как на видео, себя! И – живого Зебрика! Мы находились во дворе, за забором, среди гор мусора. У Зебрика уже появились крылья. «Смотри в ладонь,» – устало скомандовал Зебрик. Я подняла руку к лицу. «Скажи: ДОСРУЖ! Закрой глаза».

«ДОСРУЖ! ВОТ ОНО! ЗАВЕТНОЕ СЛОВО!» – завопила я, тщетно пытаясь открыть глаза и выдернуть руки.

«Видео» выключилось – и всё вернулось: я легко открыла глаза, руки были на месте и «мёд» сохранял покой. Только, по– моему, шар стал чуточку матовым.

Баба Нюра улыбалась мне каждой чёрточкой лица, точно я любимейшая внучка, нагрянула в гости.

– Я вспомнила!!!

– Знаю. Теперь давай-ка, поставим тебя на пол. Повтори все, как было, только слово заветное скажи наоборот. Справа налево. Поняла?

Я кивнула. Собралась с духом и повторила всё, как надо. Ощущения были те же самые, один к одному. Быстро открыла глаза, когда всё закончилось. И сердце с бешеной радостью заколотилось о рёбра: Я БОЛЬШЕ НЕ БЫЛА ДЮЙМОВОЧКОЙ!

– Дай я тебя обниму, страдалица ты моя! – Баба Нюра с чувством прижала меня к груди.

Проглот смотрел на меня широко открытыми глазами, силясь, что-то сказать. От его гонора не осталось и следа: у печки стоял растерянный и… милый толстячок. Похоже, он только сейчас, всерьёз, осознал, во что влип.

За дверью послышались шаги, и вошёл Вадик, на руках у него был третий кот. Деревянный.

– Охламон, говорила же, – счастливое настроение бабы Нюры испарилось. – Паразит неблагодарный! Где подобрал?

– Возле бани.

– Ладно, что ж теперь поделаешь. Поставь, сынок, их на сервант, пусть дальше пыль собирают. С Варюшкой мы разобрались, теперь с вами ребятки… Что-то тут не так, – баба Нюра пристально всмотрелась в мальчишек, спросила у Проглота: – Кличут тебя как?