Борис Березовский - Исполнение желаний

И действительно, ощутив комариный укус с внутренней стороны бедра, Кирилл Аркадьевич, как ни прислушивался к себе, больше никаких болезненных ощущений так и не испытал.

Врачи стали что-то делать на его бедре, разложив на нем какие-то инструменты, экраны заходили ходуном, на них вдруг появились извилистые линии, напомнившие Кириллу Аркадьевичу изображения крупных рек на географических картах – по-видимому, его сердечные артерии и иные сосуды. Но он не стал в них всматриваться, а вспомнил те уколы, которые ему делали в больнице после первого инфаркта.

А вспомнить было что. На следующий день после помещения его в палату к нему зашла Ирина Михайловна и озабоченно сказала, что придется делать уколы. И подчеркнула: в попу. Как оказалось, у него обнаружилась небольшая постинфарктная пневмония – результат застоя в легких. Заверив, что это – дело обычное, Ирина Михайловна добавила, что после рентгена она решит, какой антибиотик следует колоть.

Поскольку ранее, во всяком случае во взрослом возрасте, ему уколов не делали, то поначалу инъекции его просто забавляли. В ответ на вопрос, как он их переносит, Кирилл Аркадьевич бодро заявлял, что ему даже нравится эта, на его взгляд, вполне эротическая процедура. Шесть раз в сутки к нему приходила дежурная сестра, он приспускал трусы, и она колола его в ту или иную ягодицу. Но время шло, а избранный антибиотик упрямо не хотел оказывать на пневмонию необходимого воздействия. Уколы, между тем, становились все болезненнее – тело деревенело, и на ягодицах уже не было живого места.

Сменив антибиотик, врачи надеялись, что уж теперь-то победят недуг. Но, увы, все их надежды сбываться не спешили. Тогда, жалея Кирилла Аркадьевича, завотделением поручила эту процедуру самой красивой сестре, которая к тому же, по слухам, обладала легкой рукой и ставила уколы волшебно. И действительно, молодая, очень хорошенькая медсестра делала это весьма своеобразно. Входя в палату и строгим голосом веля спустить трусы пониже, она долго мяла его ягодицы в поисках нужного места, а найдя, легко колола, одновременно звонко шлепая свободной рукой по другой половинке. Боль от укола действительно отступала, но вот эрекция наступала мгновенно. Кирилл Аркадьевич, признаться, с трудом боролся с искушением перевернуться на спину и продемонстрировать смазливой сестричке свое вздыбленное достоинство.

Как-то рассказав об этом эпизоде знакомому врачу-урологу, Кирилл Аркадьевич в ответ услышал, что и они, урологи, всегда поручают деликатные манипуляции с больными мужчинами самым хорошеньким сестрам:

– Что вы хотите, дорогой Кирилл Аркадьевич, – продолжал уролог. – Все в этой жизни, так сказать, взаимосвязано. Хорошенькая женщина-врач – сама по себе лекарство для больного мужчины. У него, каким-то образом, невольно мобилизуются неведомые нам силы организма. А вот еще пример: вижу человека с прекрасными зубами и понимаю – мой клиент. Избыток кальция, а значит – камни в почках. С другой стороны: как ни ограничивай потребление кальция у больного мочекаменной болезнью – организм все равно этот кальций добудет, из тех же зубов возьмет. Что ты с ним ни делай! А вообще-то, человек в чем-то похож на инженерное сооружение. Там свои сети – трубы и кабели, а у человека – свои: сосуды и нервы. Стоит им закупориться или порваться, и готово дело – надо лечить!

«А ведь очень образно, – пробормотал Кирилл Аркадьевич, – с моими трубами-сосудами происходит то же самое. Хоть бы удалось отремонтировать!»

– Ну что же, поздравляю вас! – бодрый голос хирурга вернул Кирилла Аркадьевича к действительности. – Просветы достаточные, будем ставить стенты. Как я и предполагал: по стенту – в те артерии, которые и привели к инфарктам. Сердце-то у вас вполне приличное, но вот холестерин высоковат. Что же вы недоглядели? Надо следить за ним, надо следить…

У Кирилла Аркадьевича, при этих словах хирурга, что называется, вмиг отлегло от сердца. То, чего он больше всего боялся, слава богу, не произошло. А значит – он еще покувыркается, поборется и, может быть, чего-то там еще успеет сделать. Душа его возликовала. Ему уже хотелось сойти со стола и бежать куда-то сломя голову.

Но слезать со стола было пока рановато. Врачи еще долго колдовали со своими приборами – чистили сосуды, ставили стенты и еще бог знает что делали с его сердцем. Спина у Кирилла Аркадьевича затекла, поясница заныла, и он с тоской подумал, что хрен редьки не слаще – все равно не отпустят, а отправят – в «гестапо», сиречь, в реанимацию.

Так и случилось. Когда хирурги, завершив операцию и наложив тугую повязку на бедро, тепло распрощались с Лавровским, его вновь переложили на каталку и повезли. Но у дверей реанимации пришлось немного задержаться – его дражайшая супруга, давно стоявшая у сих дверей, как на часах, конечно же, не упустила случая расцеловать своего мужа, на вид вполне живого и довольного судьбой.

Реанимация кардиохирургического отделения, куда доставили Кирилла Аркадьевича, была совсем иной, чем та, в другой больнице, где он лежал во время приступов стенокардии. То есть почти такой же, в принципе, но чем-то неуловимым все же отличалась. Те же кровати и те же приборы, то же назойливое пиканье и тот же яркий, слепящий свет. И, тем не менее, вся атмосфера помещения определялась чем-то иным – то ли приветливостью персонала, то ли общим состоянием лежащих в нем людей. Не смертельно больных, изо всех сил борющихся со своим недугом, а скорее, людей выздоравливающих, проходящих реабилитацию после болезни.

«Так почему же мне и здесь приходит в голову сравнение реанимации с гестапо? – Кирилл Аркадьевич задумался, и вскоре понял, что ответ отнюдь не сложен. – В реанимации, как, вероятно, и в гестапо, если под гестапо понимать не столько тайную полицию Третьего Рейха, сколько тривиальную вненациональную пыточную, – человеку, прежде всего, отказывают в чувстве стыда – может быть, главном чувстве, присущем человеку как личности. Сначала его оставляют без какой-либо одежды; затем ему отказывают в признании возраста и половой принадлежности, а следовательно, и в праве на элементарную стыдливость при отправлении естественных надобностей; ну и, наконец, манипулируют с его здоровьем без всякого согласия со стороны самого пациента. Иначе говоря, сразу и безоговорочно превращают человека в животное».

Кирилл Аркадьевич задумался, пытаясь найти в предложенной формулировке неточности и противоречия. Но, так и не найдя их, продолжил размышлять: «Вероятно, все это необходимо в той реанимации, куда попадают жертвы катастроф, люди, находящиеся на грани жизни и смерти, при спасении которых врачам не до чувства стыда и подобных условностей. Но зачем же унижать людей вполне здоровых, не входящих в группу смертельного риска? В конце концов, ведь только мертвые сраму не имут, а реанимация – не морг! Откуда в нашей медицине, а может быть, не только в нашей, это желание унизить, растоптать человеческое достоинство? Чем это вызвано? Как с этим бороться? И надо ли?»