Павел Рыков - Биоценоз

– А что за мужик-то?

– Какой-то, не знаю. Стрижен коротко. Я и милицию вызвал. Полный двор уже. А сам, видишь: полны штаны

– Боже мой, Боже мой, – сказала Ксюша, – Боже мой, Боже мой!

Сергей Константинович помнил, как в пятом классе его заподозрили в ябедничестве и Валёк, Брыскин и Малёванный от имени класса должны были его бить – такое решение принял класс. Он знал об этом решении и понимал, что ничего изменить нельзя. Он даже сам начинал уже верить в своё ябедничество. А может, оно и было, это ябедничество, потому что когда Англикоза спросила у класса: « Где классный журнал?», Сергей непроизвольно скосил взгляд на второй ряд. Там за второй партой в гордом одиночестве стоял второгодник Грицко Малёванный. И Англикоза тонко и пронзительно закричала « А-а-а! Малёванный! Мы тебя выкинем из школы! С волчьим билетом, Малёванный! С волчьим билетом». И вот теперь надо было идти и получать за свое ябедничество. И он отправился обычной своей дорогой, поворачивая за школу, через школьный стадион, пролез через дыру в заборе, и там за забором стоял класс, и Ленка Шерстобитова тоже стояла, а впереди троица, которая должна была мутузить ябедника. И когда он увидел класс, троицу и Ленку Шерстобитову, Ленку, которая также стояла и с любопытством смотрела на Сергея, он вдруг почувствовал нестерпимое желание пописать тут же, немедленно. Но он сдержался и только когда его ударил Брыскин, ударил сильно, а потом стукнул по скуле его лучший друг Валёк, он понял, что не в силах сдержаться. Малёванный стукнул только один раз и на удивление не сильно. И тут кто-то из одноклассников сказал: « да он ссыт со страху». И все засмеялись. И Малёванный засмеялся и Ленка Шерстобитова… Нет, она не засмеялась, а отвернулась конфузливо, и класс, стоявший полукруглой стеной, стал распадаться и все как-то сразу разошлись. Остался только друг Валёк, с самого первого класса друг, он и довел, рыдавшего от нестерпимого унижения, Сергея до дома.

– И этого… мужчину прямо при тебе? – в глаза у Ксюши было столько ужаса…

– Да! Прямо при мне, на моих глазах. Представляешь? Я во двор вошел и иду как раз мимо будки, от убежища которая. И тут наша дверь открывается. Этот выходит, а тот: раз, раз, раз, а Гаркуша кричит, он его – раз, и спокойно так, как в кино, в арку. А я, вот видишь:

Сергей Константинович рассказывал, а сам расстегивал ремень на джинсах. Расстегнутые джинсы сами собой сползли по ногам и он, переступая, вытащил ноги из штанин и остался в одних трусах, пропитанных мочой.

– Видишь, – сказал он, – видишь?

– И этот… человек? Он что же, ничего и не сказал? И не крикнул? Просто раз – и всё?

– Только Гаркуша закричал вроде того: « Что ты делаешь». А я – прямо оцепенел.

– А тот?

– А что тот? Что? Он только вышел, и сразу два раза в него стрельнули. Да тихо так, с глушителем.– Сергей Константинович попытался воспроизвести звук выстрела из пистолета, но не смог. – И я, представляешь, присел, видно инстинктивно. А тот с пистолетом меня не заметил. а того ещё раз в голову. А то бы и меня. Только вот… – и Сергей Константинович показал руками на свои мокрые трусы.

– О, Господи! – сказала Ксюша, – ужас-то какой!

– Конечно ужас. Взрослый мужик и тут такой конфуз.

– Ужас-то какой, продолжала Ксюша, – Вот так идешь, а тебя раз – и убили. Куда он ему попал? Этот? Убийца?

– Гаркуше – в сердце, наверное. А тому – в грудь два раза, и потом в голову, в висок.

– Ужас, какой, Серёжа! – Ксюша положила руки на плечи Сергею Павловичу, стоявшему перед ней в мокрых трусах, и прижалась всем телом.

– Да я и не испугался. А как-то странно… Будто по телевизору смотришь. И всё равно – такой конфуз.

– Что же теперь будет, что будет… – Она ощутила сквозь батист ночнушки его влажные трусы и отстранилась, – Дай я их сниму.– И она присела, и стянула трусы с Сергея Константиновича. – Ну, давай, давай. Подумаешь, беда! Я их сейчас в машину. И ты, дурачок глупенький, испугался. И она поцеловала, осторожно так, его влажный, сморщенный член.

И вдруг Сергей Константинович почувствовал бешенное, нестерпимое желание. Такое же, как в первый раз.

Тогда они с учительницей рисования отправились на левитановский урок в осенний лес. Сперва все слушали Римму Ивановну – совсем молоденькую учительницу рисования, и Сергей заслушивался рассказом, разглядывая осень на картине, и с изумлением понимая, что художник с такой чудной фамилией увидел то, что он, Серёжа видел и как бы не видел вокруг себя. Сергей слушал Римму Ивановну со все более возрастающим возбуждением. Завораживали её блестящие карие глаза. А она говорила так, будто ему одному рассказывая о художнике, о желтых березках над рекой, о прохладной уже воде… Потом все разбрелись по лесу. Сергей забрел, наверное, дальше всех. Со времени той давней казни ни за что, он дичился одноклассников. Сверстники были назойливо шумливы и неинтересны. Одноклассницы манерничали и много воображали. А Ленка Шерстобитова вовсю форсила с парнем старше её из другой школы. Ему было проще часами проводить время наедине с лесом, пошумливающим от порывов ветра, или наблюдать за речной водой, ударяющей в рыжий, обрывистый берег, или же рассматривать желтовато – зелёные пятна цветущей ряски по закраинам старицы. Он мог часами слушать безумствующих лягушек, выглядывая их среди камышинок, и смотреть, как надуваются пузырьки лягушачьих резонаторов, или догонять взором скороходов-водомерок, торопливо перечёркивающих крест-накрест зеленоватую изнутри воду.

Он прошел сквозь молодой осинник, уже изрядно пообдерганный осенним ветерком, спустился в овражек и тут краем глаза ощутил справа от себя некий след движения. Повернувшись, он увидел спину, обтянутую красной кофтой и понял, что это Римма Ивановна. Она была одна и Сергея, скорее всего, не заметила. Зайдя за куст шиповника, усыпанный наспевшими красными ягодами, она быстро приподняла юбку и, приспустив трусы, присела. Сергей замер. Сердце у него заколотилось так, словно запрыгало по всей груди. Римма Ивановна ему нравилась. Иногда он думал о ней, как о женщине, хотя и не понимал толком, что это значит: думать, как о женщине и что такое вообще женщина. Тем временем Римма Ивановна встала с корточек. Трусы были приспущены, а юбку она придерживала руками, и Сергей видел её белыё ноги, синие трусики и выше – там – треугольник тёмно-русых волос. И вдруг она встретилась глазами со смотрящим на неё Сергеем.

– Серёжа, – тихо сказала она, не опуская собранную в складки юбку. – Ты подсматриваешь за мной?

– Нет-нет, Римма Ивановна… Я случайно, простите.

– Подсматриваешь, мальчик, подсматриваешь. Иди-ка сюда ко мне.

Сергей, не сводя с Риммы Ивановны глаз, начал подниматься из овражка к кусту шиповника.