Юля Пилипенко - Кумир

– Спасибо, Георгий Александрович! Большое вам спасибо! Вы не представляете, как он будет счастлив.

– На здоровье и спокойной ночи, – ответил Гога, на прощание пожав Мише руку.

– И вам спокойной ночи, Георгий Александрович.

Гога подождал, пока “Range” издаст характерный рык и, не торопясь, направился в сторону приватного пляжа отеля, недалеко от которого располагались старвагены, переделанные под VIP-класс. При мысли, что для первой и, возможно, последней роли в кино, Кире подарили личный гримваген, Гога непроизвольно заулыбался. «Уникальная барышня», – подумал он.

Он зашел в свой вагончик и, неожиданно наткнувшись на темноту, включил свет. Кира сидела на кровати, пуская густые кольца дыма. Между ее ног гордо торчала бутылка виски.

– Милая, как некрасиво… не пришла на вечеринку в свою честь… и так сухо попрощалась… – пошутил Гога, небрежно бросив в кресло две бутылки знаменитого напитка.

– Я улетаю завтра… – грустно сказала она.

– Куда держит путь моя звезда? – весело поинтересовался Гога, приближаясь к Кире.

Кира по-мужски отхлебнула из бутылки. Ей действительно было грустно и чертовски тоскливо.

– Не издевайся… – морщась, шепнула она.

– Нет настроения или ты из образа выйти не можешь?

– Задолбалась я умирать за последнюю неделю, – ответила Кира, не стараясь скрыть нотки раздражения в голосе.

– Привыкай. – Гога от души рассмеялся.

– Не смешно. Выпить хочешь? – Кира сделала глубокую затяжку и протянула ему бутылку.

– Не хочу, но все равно пить буду. С тобой… – Гога вошел в привычную роль, одной рукой перехватив из рук Киры виски, а другой – сигарету из ее губ.

Кира смотрела на него снизу вверх:

– Тогда предлагаю отметить мой мертвый дебют.

Возникла продолжительная пауза. Гога, не реагируя, продолжал молча за ней наблюдать и курить. Вдруг его лицо расплылось в по-детски обаятельной улыбке.

– А куда ты на этот раз дела своих головорезов?

– Умирать перед камерой у меня плохо получается, но мигрень изображать я умею… И капризно отправлять их за шоколадом, который продается в одной-единственной бельгийской деревушке я тоже умею…

Она забрала у Гоги сигарету, небрежно отбросила ее в сторону… и расстегнула бляху на поясе его джинсов. Сигарета обиженно и одиноко тлела под гримировочным столиком…

– Потушить не хочешь? – Гога с обворожительной улыбкой на лице сверху вниз смотрел на роскошные волосы Киры, которые развивались напротив его ширинки.

– Давай устроим пожар напоследок… завтра нас здесь уже не будет… – сказала Кира, не отрываясь от своего занятия.

– Завтра будет завтра… милая… – Гога провожал взглядом свой крокодиловый пояс, который полетел в сторону сигареты.

– Завтра мне будет тебя не хватать… – задышала Кира прямо в расстегнутую ширинку.

– И мне… – прерывисто согласился Гога.

– Из нас двоих сейчас врешь ты… – Губы и язык Киры уже добрались до своей цели.

– Милая… Из нас двоих сейчас врут оба. Не отвлекайся… – сквозь смех и удовольствие выдавил из себя Гога.

…

Тонкая белая сигарета с отпечатками красного диоровского блеска на фильтре погасла в прерываемой стонами тишине.

…

Гога с удовлетворенным видом лежал на диване, попивая “Dom Perignon”, и периодически бросал взгляды на тяжелый крест, который покоился на безупречной обнаженной груди девушки. Кира пила шампанское из своей бутылки, уставившись в одну точку.

– Где-то я его уже видел… – Небрежным движением пальцев Гога перевернул крестик.

– Ты сегодня над ним рыдал, – безразлично сказала Кира.

– Забыла вернуть съемочный инвентарь?

– Нет. Это мой… Я его никогда не снимаю. Подарок…

– Он подарил?

– Да…

– И ты его даже в такие моменты не снимаешь? Какая преданность… Это… так трогательно, милая… – От вырвавшегося смеха Гога подавился шампанским.

– Этот крестик принадлежал его матери. – От злости и обиды Кира готова была заплакать.

– Господи… так ты поэтому его не снимаешь? – Гога больше не мог сдерживать хриплый хохот.

Она молча встала и начала одеваться. Гога продолжал лежать и с улыбкой за ней наблюдал.

– Знаешь, что меня в тебе удивляет, Гога? – сухо поинтересовалась Кира, натягивая на себя дорогущее белье.

– Ну… тебя мало чем можно удивить… Затрудняюсь ответить…

– Как можно одновременно быть таким настоящим на экране и таким искусственным в жизни?

– Секрет прост, милая. На экране ты такой, каким бы тебе хотелось быть в жизни… если бы твоя жизнь была настоящей. А в жизни ты такой, какой ты есть. Искусственная жизнь порождает искусственных людей. Доступно выразился? – Гога слегка приподнялся на мягком диване.

– И самое страшное, что, даже зная тебя, мне все равно будет тебя не хватать… – Кира повернулась в его сторону, из последних сил сдерживая слезы.

Гога послал ей страстный воздушный поцелуй:

– Милая, главное, береги себя от жестоких лучей нежного солнца Сан-Тропе…

Кира больше не могла выносить его цинизма и издевательств. В глубине души она всегда была очень ранимой, но научилась скрывать это под маской искушенности и безразличия. Но неделю назад маска начала сползать с ее лица, обнажая настоящую двадцатидвухлетнюю душу. Ей больше не хотелось ее носить. Ей просто хотелось быть собой. Элементарно быть собой. И страшно не то, что Гога убедил ее в том, что это возможно. Страшно даже не то, что Гога играл. И даже не то, что она в нем ошиблась. Страшно было то, что она не хотела вновь натягивать на себя эту чертову маску. Просто не могла. Не было сил… Она отбросила в сторону платье, которое еще секунду назад собиралась надеть, сползла вниз по стене и заплакала. Честно, искренне и как-то по-детски. У нее просто больше не было сил…

В первую секунду Гога растерялся. Он не ожидал такой реакции от самовлюбленной избалованной девчонки. Гога тихо встал с дивана, поднял с пола джинсы и бесшумно их натянул. За последние двадцать лет он так привык к всевозможным женским истерикам и слезам, которые распространялись и на его жизнь, и на его работу, что он давным-давно начал воспринимать их как примитивную манипуляцию. Но когда он посмотрел на Киру, внутри него что-то екнуло и перевернулось. Он не мог понять, что именно, но точно знал, что не может просто взять и оставить эту девочку здесь и сейчас. Ее слезы были настоящими. Они олицетворяли какую-то животную боль и безграничную степень отчаяния.

Гога тихо опустился на пол рядом с ней.

– Кира… девочка… – прошептал он, осторожно касаясь ее волос. – Посмотри на меня, родная. Я не хотел тебя обидеть.

Кира подняла голову. В ее взгляде не было ни ненависти, ни разочарования. Одна лишь боль.

– Гог, – проговорила она сквозь слезы, – я так хочу курить.