Сергей Осмоловский - Как белый теплоход от пристани

Сноб так сноб!

17 марта

Я щас подумал…

Если бы вещи, подобные запискам, позволял себе в публичной жизни, то наверняка не избежал бы предостережений, мол, в старости будешь ворчуном, пердуном и бубнилой. А так, вольностей себе на людях не позволяю, и – милейший человек-с!

Дневник – это своего рода лакей. Слуга, брошенный в одно погребище вместе с усопшим хозяином. Некая компенсаторная возможность сказать себе всю правду о себе. Не подыхать лицемером двадцать первого века. Выпустить вонь из себя, помочь выстраться душе своей – освободить в ней место для Человека. Предугадываю заранее, что ничего из этой затеи не выйдет. Но, как проникало в нас из вечного стиха: «Авантюра не удалась, за попытку – спасибо». 6 6 Из спектакля «Юнона и Авось» московского театра Ленком. (С. О.)

Семейный триллер. Продолжение

«Он явно нервничал. Недавняя лёгкость и умиротворение бросили его ради других. Родной город казался безразличным – и это раздражало. Он шёл рывками, скрипя зубами от злости, и даже не озирался – так всё вдруг опротивело. Ноги привычно несли его по маршруту домой, лицо хранило печать злобного невмешательства.

И вдруг его взгляд, тупой и разбитый, как стёклышки очков, прояснел. Среди мутных и ненужных силуэтов выдвинулась фигура. Девушка двигалась, будто плыла, мерно покачивая бёдрами и кокетливо увиливая от липкого внимания прохожих. Темноволосая, в белом обтягивающем платье до колен с глубоким вырезом на груди и в открытых белых туфельках на шпильке! Она выделялась в толпе не просто красотой, а какой-то исключительной особенностью, загадкой более непостижимой, чем улыбка Джоконды. Перед такой силой обычно рассыпаются в прах самые непробиваемые двери. Подошвы таких ножек, как правило, умащены слезами самых чёрствых самцов. Такие улыбки проскальзывают в сердца самых закоренелых интровертов, разжигая в них неведомый огонь жизнелюбия.

Такие улыбки пронизывают насквозь, как иголки сердца бабочек в гербарии коллекционера. И Он застыл – беспомощно, точно коряга посреди людского течения, и колыхнулся не раньше, чем девушка скрылась из виду, нанизав его потрясение на каблучки. «Какая она красивая! – осилил Он вслух. – Глаза! Волосы! Осанка!.. А улыбка! Боже мой, улыбка!.. Как жаль, что больше никогда…». Он не договорил. И даже не успел додумать. Обречённые мысли прервало что-то молодое и смелое, которое схватило его за лацканы и швырнуло бегом в ту сторону, куда скрылась его прекрасная и таинственная незнакомка.

«Чёрт!.. Растерялся, как первоклассник! Женился, что ли – хватку потерял», – Он всё тянул шею, всё высматривал совершенный образ, растаявший облаком в дымке людей. Тщетно. Вскоре, кое-как успокоившись, Он развернулся и зашагал в общем строе, глядя поверх голов…»

21 марта (пятница)

Мне приснилась женщина. С усами. 7 7 Кстати, недурственное начало для рассказа. Или даже романа. Только вслушаться: «Мне… приснилась… женщина… с усами…». Сколько в этом музыки! (А. С.)

Всё же, думаю, что это была не женщина, а девушка. Почти девочка. Разница принципиальная – усы её только-только зарождались. И развивались уверенно – как срамная болезнь. Уже через несколько мгновений невинные уста её оказались полностью сокрыты под исключительно пышной меховиной.

Девочка стояла в фате, под руку с каким-то офицеришкой (безусым, кстати) и вся меркла под ветвистыми гирляндами усов, будто углём нарисованных детской ручкой.

Она молча стояла и смотрела на меня. Я тоже смотрел на неё и тоже молчал. Молчал оттого, что мне совершенно нечего было ей сказать! И все приглашённые вокруг – молчали. Без звуков, без движений ждали, во что выльется наша с ней встречная бледная монументальность. Если и может быть ещё тише, то только после смерти.

Ассоциация с физической кончиной прилипла к сознанию, точно стафилококк на кожу, превратив забавный сон в кошмарный. Не без доли брезгливости я ощутил, как, повинуясь второму закону Ньютона, со лба, превозмогая рельеф лицевого устройства, к моему подножию устремились борзые капельки пота.

Известно, что при определённых обстоятельствах молчание – золото. Не уверен, входит ли сновидение в число таких обстоятельств, однако наше упрямое безмолвие явно прилежало к чему-то ценному и постепенно материализовалось в свадебные подарки. Я пригляделся: все они были на моё имя. Но распаковывать их бросился почему-то женишок в погонах. Делал он это второпях – некрасиво, жадно и почему-то молча! Выглядел церемониал жутковато…

И пока мы с усатой девственницей бестолково молчали друг на друга, её суженый неловкими руками расстроил механизмы всего, что должно было работать, грубой челюстью надкусил всё, что можно было съесть. Помню, я был против такого его поведения. Возмутительный факт с подарками причинил мне, впечатлительному человеку, расстройство. Молодая же вовсе утаилась под сенью чёрного надгубного боа, разросшегося пуще пальмовых ветвей.

Страшный сон длился недолго. Но за каких-нибудь пять—шесть минут подо мной на простыни успело скопиться граммов двести убедительной солёной влаги.

А потом на меня напала голодная муха, и я проснулся. Подумал о том, что с четверга на пятницу сны, как говорят, сбываются, и с тягостным чувством вслух пропел: «Мне приснилась женщина с усами».

23 марта (воскресенье)

Думается мне – начинаю постигать истоки своей асоциальности, когда если и хочется поговорить с кем-то, то скорее с лошадью, как делает Ира, нежели с людьми. Ухватил за кончик одну причину, потянул её, как ниточку, а обнаружил клубок. Даже не клубок, а целую обмотку, укатавшую меня, точно кокон. Это значит, что процесс пошёл. Что я перерождаюсь. И не в бабочку совсем, а скорей наоборот – в мерзкую, ядовитую гусеницу с вонючей утробой.

Это значит, что в жизни настала пора что-то менять. Кардинально. И начать лучше всего с работы. Во-первых, это всегда самый неустойчивый из социумных террариумов, во-вторых, если оставить всё как есть – можно уже сейчас писать о себе некролог – до самой смерти ничего не изменится: то же болото, те же хором орущие жабы, та же вонь и зараза, та же погибельная ниша. Наглотавшись тины, реагирую на неё спазмами желудков. Сказать, что уже тошнит от этого – не сказать ничего. Выворачивает.

Это всё, конечно, образность, но за ней стоит, колышется самым незначительным дуновеньем, то, что вполне можно пощупать руками. Это моя тонкая, блин, натура, алчущая комфорта и гармонии с окружающим миром. Это и сам окружающий мир, готовый на диалог с «натурой» при определённых условиях. А условия просты и незатейливы, понятные даже кухарке: творческая реализация, душевное равновесие и материальное благосостояние. (Фу, какие протокольные слова я произношу!)