Мария Фомальгаут - Несотворенный мир

Тьфу ты, черт.

Чем дальше зарывался я в историю, которую хотел рассказать, тем меньше понимал, что я хочу сказать, тем глубже погружался в загадки и вопросы умершего мира.

– Огни, мой добрый господин.

– Огни?

– Да, огни. Там. На мертвой земле.

– Быть того не может. Мороки. Миражи.

– Нет, добрый мой господин. Огни.

А Ши настораживается. Это плохо, что огни, да еще и незнамо где. Мало ли что за огни, шуточка ли дело, огни, где огни, там и до беды какой недалеко. Да и мало того, что огни, огни, это полбеды, так огни-то в мертвом мире. Знает старый А Ши, что мертвый мир, сам А Ши умерший мир хоронил, глаза ему закрывал. Был мир, и умер мир, давно уже ничего не светится в мире, а тут на тебе – огни.

– Проверить надо, добрый господин, – говорит прислужник.

– Проверить надо, – соглашается А Ши.

Ох, не хочется А Ши что-то там проверять. А надо. А мало ли. Встает А Ши с отдыхалища, отряхивается, отфыркивается, летит через черную пустоту космоса.

Это А Ши может.

И точно, чем ближе к мертвому миру приближается, тем четче видит – свет. Тусклый свет, малый свет, такой свет, что отгорит-отгорит свое, и погаснет. Тем страшнее, потому что не может такой огонь сам по себе гореть, кто-то его зажег, а кто кто-то, когда нет никого в пустом мире…

Приближается А Ши.

Страшно А Ши.

А что страшно, разбираться надо, пока беды какой не случилось.

Хочет А Ши в мертвый мир войти, а мертвый мир закрыт.

Так-то.

Ничего, А Ши просочится, да чтобы А Ши куда не просочился, да не бывать этому. Много чего повидал А Ши, вам и не снилось, чего повидал. И как миры рождались, и как мерли миры, и сам миры хоронил, а уж просочиться куда – это А Ши раз плюнуть.

Просочился А Ши.

И прислужник за ним. Так прислужнику велено, куда А Ши, туда и прислужник его.

Смотрит А Ши на мир, который считал мертвым.

И такое там видит, что не в сказке сказать, не пером описать.

Ужас какой.

Такой ужас, что всем ужасам ужас.

Около полуночи я услышал шорох. Не такой шорох, от которого сразу беспокойно вскакиваешь, а такой вкрадчивый шорох, который будто стесняется самого себя, боится меня потревожить. Я бы и не услышал его, если бы спал – но в эту ночь я решил лечь пораньше, хоть немного привести в порядок дом. И шорох ворвался в мои мысли незваным гостем, пробрался в тишину мертвой ночи в мертвом мире.

Мне стало не по себе – не то, чтобы страшно, просто не по себе. Я подумал о бесчисленных легионах душ, воспоминаний, образов, которые обычно роятся в мертвом мире. В моих размышлениях о душах не было ни капли суеверия – люди с давних пор мечтали о бессмертии, пытались оцифровать свое сознание. Первые жертвы таких попыток нет-нет да и попадались в нашем мире – по крайней мере, в былые времена. Возможно, что-то осталось от них и сейчас.

Мне стало интересно. Конечно, вряд ли отжившие свое мыслеобразы могли рассказать что-то об умершем мире – но все-таки надежда была. Я спустился вниз, в залы – шум доносился оттуда, – подсвечивая себе факелом. Сам не знаю, почему я не воспользовался более современным освещением – должно быть, во мне проснулась память предков, память начала начал, когда первый из моего рода шел по дикому ночному лесу, подсвечивая себе дорогу прирученным огнем.

Шорох повторился. Что самое странное – он доносился со стороны чудом уцелевшего бункера, где лежали два истлевших скелета. Теперь мне стало по-настоящему страшно. Напрасно говорил я себе, что полурассыпавшиеся трупы не могут встать, напрасно говорил себе, что от своих сородичей мне не придется ждать ничего плохого – страх проснулся во мне.

Темнота снова зашуршала – я шагнул навстречу шороху, подсвечивая факелом.

– Кто здесь? – спросил я, сам испугался своего голоса. И странно, сколько ни пережил я в дальних мирах, чужой среди чужих, но там как-то не было места страху – здесь же, в родном мире, мне сразу стало не по себе.

– Кто здесь? – повторил я.

Два истлевших остова вышли мне навстречу. Что удивительно – мой ужас тут же куда-то улетучился. Я стоял и смотрел на них, тонких, костяных, полупрозрачных, я ждал чего-то, сам не знал, чего. Я уже понимал, что они не просто так встали из своей могилы, а пришли ко мне, чтобы сказать что-то… что-то…

– Что вы хотите? – спросил я.

Должно быть, мой вопрос прозвучал грубовато, поэтому я добавил:

– Рад вас видеть.

– И мы тебя рады видеть, добрый господин.

Точно пелена упала у меня с глаз. То, что я принял за истлевшие остовы, было причудливой конструкцией, поддерживающей конструкцию еще более причудливую. Сейчас я не мог сказать, какая планета породила их, а может, и не планета, а межзвездная среда.

Меня охватило смущение. Я никак не ожидал гостей – тем более, в столь поздний час. Мало того, я совсем не знал, что предложить гостям, что они едят, и едят ли, чем они дышат, о чем думают, глядя на звезды.

– Честное слово, – признался я, – даже не знаю, что вам предложить…

– Хватит и доброго слова, добрый господин.

Я не знал, что это означает – то ли красивый речевой оборот, то ли им и правда нужны были добрые слова. На всякий случай я сказал:

– Никак не думал, что у меня будут такие замечательные соседи.

– Так теперь вы живете здесь, добрый господин?

– Видите ли… я жил здесь раньше… давным-давно. Потом нам пришлось покинуть этот мир… а теперь я вернулся.

Я сжался, ожидая вопроса – зачем. Беда в том, что я сам не знал – зачем я вернулся, что я хочу найти в мире, которого больше нет.

– Здесь давно уже никто не живет, – сказал тот, в чьей памяти я прочитал, что его зовут А Ши.

– Да, вижу… а… вы не видели, куда они… ушли?

– Кто ушел?

– Те… кто жил здесь.

– Они никуда не уходили. Они ушли под землю, потом земля сгорела… а потом замерзла…

Сердце сжалось. Подтвердились мои худшие опасения – никто не выжил на земле, которая была моим миром. Похоже, я и правда, был последним представителем своего рода.

Последним…

Но, черт возьми, кто тогда оставил сигарету… я напрасно пытался сказать себе, что то, что я принял за сигарету, могло оказаться чем-то другим, каким-то прибором, а то и вовсе живым существом. И, тем не менее, в сознании крепла уверенность, что сигарету оставил кто-то из людей.

Когда гости ушли, я вспомнил, что надо бы поспать, хотя бы немного. Но какое там спать, я чувствовал, что всю ночь не сомкну глаз: мир звал, мир манил своими тайнами, которых у него было много, ой, как много…

Мне хотелось метаться по заброшенному миру, распахивать все двери, заглядывать во все щели, сундуки, ящики и шкатулки. Но я понимал, что так ничего не найду, и если я действительно хочу выйти на след своих сородичей, я должен искать их шаг за шагом.

Я решил по-быстрому осмотреть одну комнату. По-быстрому – потому что в ней ничего не было, и её изучение заняло бы несколько минут. Я добросовестно отодрал обои, исследовал растресканный потолок, клочок бумаги на подоконнике – если там что-то и было когда-то, время не пощадило чернила, – и уже хотел уйти с чувством выполненного долга, когда увидел то, чего не замечал раньше.