Вера Гривина - Русский сын короля Кальмана

«Гёза – сопляк, а не король, – думал гость о хозяевах. – А сестрица Евфросиния, может, и не дочь князя Мстислава, равно как и братец ее, Владимир вряд ли его сын. Кто токмо не побывал в постели у Любавы Дмитриевны! Бают, даже Изяслав мачехой попользовался».

– Борис имя свое настоящее ото всех скрыл, – заговорил опять князь. – Он назывался рыцарем Конрадом из Мазовии. Но личину, в отличие от имени, не скроешь, и кое-кто его сходство Бориса с тобой, брат Гёза.

Король поперхнулся куском, а Фружина сердито бросила:

– Мало ли кто с кем личиной схож!

Князь кивнул.

– Верно, сестрица! В нашей родне всякое случается. Иной вовсе ни на кого из семьи не похож, и все гадают, родной ли он нам по крови, но ежели отец признал его своим, то и нам некуда деваться.

Королева побагровела. Слишком уж явно Андрей намекнул на слухи о ней и ее младшем брате. Гёза не понял намека гостя, однако, конечно же, догадался по поведению жены о существовании какой-то скрываемой ею тайны. Это очень не понравилось королю.

Трапеза закончилась в полном молчании. Прощаясь с князем, Гёза холодно пожелал ему удачи, а королева, произнеся несколько малозначащих слов, окинула двоюродного брата полным ненависти взглядом.

«Кажись, сестрица Евфросиния готова меня убить, – забеспокоился Андрей. – Надобно бы мне нынче же убраться подальше от греха».

Его опасения не были напрасными: рассерженная королева готова была уничтожить языкастого родственника. Спустя час после обеденной трапезы она послала слуг узнать, когда Андрей собирается покинуть Буду. Князь, к счастью для себя, уже переправлялся через Дунай. Узнав об этом, Фружина направилась к мужу.

Гёза был занят тем, что, сидя в широком кресле у камина, читал послание от чешского князя Владислава. Появление жены не обрадовало короля, ибо он с трудом скрывал свое отвращение, когда видел ее одутловатое, покрывающееся красными пятнами лицо на месте прежнего ангелоподобного лика.

– Что с тобой, моя радость? – кисло спросил Гёза.

Королева приблизилась к камину, постояла немного у огня, стараясь унять озноб, потом заговорила с мужем:

– Как тебе понравился князь Андрей? Не дожить мне до утра, если он не переплюнет в коварстве своего отца.

Гёза робко поддержал жену:

– Да, князь Эндре не самый приятный человек…

Королева повернулась к нему так резко, что ее накидка взметнулась вверх.

– Не самый приятный? Да, он – распутная тварь, не имеющая ни чести, ни совести! Сын дикой степнячки! Гордец с гнилой половецкой кровью! Ничтожество, мнящее себя Бог знает кем!..

Гёза, насупившись, прервал разгневанную жену:

– По всему видать, он тебя чем-то задел. Знать бы чем? Как я понял, он намекал на какой-то скандал в вашем семействе. Ты об этом ни разу словом не обмолвилась.

Фружина замялась: не могла рассказать мужу о дурной репутации своей матери. Решено было действовать старым проверенным способом – попытаться заставить короля почувствовать себя виноватым.

– За что ты порочишь моих близких? – всхлипнула королева. – Чем они тебе не угодили? Ты просто перестал меня любить и ищешь повод, чтобы со мной расстаться!

Слезы беременной жены испугали короля.

– Успокойся, моя королева! Я люблю тебя и не в чем не обвиняю твоих родных!

Фружина продолжила сквозь слезы:

– А зловредные слова князя Андрея столь же лживы, как и те слухи, которые его отец распускает о моем брате Изяславе!

Гёза махнул рукой.

– Бог с ним, с Эндре. Он уже уехал от нас.

– Уехал, – подтвердила Фружина и тут же добавила со злостью: – Вот доберется он до Суздаля и пойдет со своим отцом, князем Юрием, войной на князя Изяслава и на тебя.

Гёза пожал плечами.

– Чем же я могу этому помешать?

– Как, чем? – воскликнула королева уже другим голосом. – Короля я вижу перед собой или не короля? Один враг от тебя сбежал – не упускай другого. Андрей не должен остаться живым.

Король возмутился:

– Это невозможно, Фружина! Какая пойдет обо мне слава, если я велю убить знатного путника, пусть даже и сына нашего злейшего врага?

– А кто узнает, что ты велел его убить? На князя Андрея могут напасть разбойники, или он скончается от неведомой хвори.

В душе Гёзы шла борьба между желанием угодить беременной жене и неприятием того, что она предлагала. Возможно, Фружина настояла бы на своем, если бы не сделала ошибку.

– Да, будь же ты мужчиной! – в нетерпении прикрикнула она на мужа.

Король рассердился:

«Она же пытается сделать из меня послушного раба! Не бывать этому! Я – Арпад, а Арпады не подчиняются женщинам!»

– Нет, Фружина, я не причиню зла сыну князя Юрия, – решительно заявил Гёза.

Королева поняла, что спорить с мужем бесполезно. Он не был таким безвольным, каким порой казался, и умел проявлять твердость. Поджав губы, Фружина стремительно вышла из покоя.

«Жаль, что нам не удалось столковаться, – думала она, поднимаясь по ступенькам. – А еще более жаль, что у меня нет такого, как Растко у Гёзы, верного пса. Имей я при себе хотя бы одного надежного человека, ни Андрей, ни Борис не избежали бы гибели».

В середине зимы французские крестоносцы, наконец, добрались до побережья, где попали в весьма затруднительное положение, потому что жители греческого города Атталии, не без основания опасаясь за свое имущество, поспешили запереть все ворота перед голодными и вооруженными до зубов братьями во Христе. Пришлось Христову воинству встать лагерем на скалистом берегу моря. Кое-кто из рыцарей предлагал взять Атталию штурмом, но Людовик слишком нуждался в помощи императора Мануила, чтобы осмелиться напасть на его подданных. Король отправил в Константинополь своего посланника с просьбой прислать корабли для переправки крестоносцев в Антиохийское княжество. Ответа пришлось ждать больше месяца, и за это время с питанием у крестоносцев стало совсем худо: свои припасы заканчивались, кое-что давали жители Атталии, кое-какую снедь подвозили киликийские армяне, однако еды все равно катастрофически не хватало. Голодали уже не только ратники и крестьяне из обоза, но и многие рыцари, а где голод, там и болезни, поэтому вскоре крестоносцев начала косить жестокая лихорадка. Шатры-лазареты заполнились мечущимися в бреду людьми.

Борис захворал в начале второго месяца стояния крестоносцев под Атталией. Он попытался бороться с недомоганием, но в один из вечеров впал в беспамятство и даже не почувствовал, как его перенесли в лазарет. Всю ночь за ним ухаживал Лупо. Несколько раз больной приходил в себя, просил пить, глотал поднесенный ему отвар, затем вновь терял сознание.

Задремавший на рассвете шут очнулся, оттого что кто-то осторожно поправил его затекшую руку. Он открыл глаза и увидел перед собой смущенную Агнессу де Тюренн.