Андрей Русавин - Как млад Иванушка-Дурачек крапиву рубил

Вступил я на паперть, зрю: двери. Калачем двери заперты, кишкою бараньей задернуты.

Тутытька аз, шустрый хлопец, догадался, калач переломил да машинально съел, кишку собачонкам отдал. Собачки и отступились.

Вошел я в церкву. В ней всё-всё расчудесное, понимаешь: паникадило-то репяное, свечи морковные, образа пряничные. А чаемого банана – ну нет как нет, однозначно! Ну, я и осерчал! Эх, тутовона аз и выразился: крепко, по– нашенски!

Ну, хорошо, выскочил заспанный поп толоконный лоб, одет в ризы соломенные. Попин [68] Попи́н – поп. присел – блин и поел! Ныне уж не упомню, кто – кого: пресвитер – блина, или блин – иерея!

Удивился я, Ивашечка-дурачечек, таким чудесам, ну и далее поковылял. Посеменил, неизменно голодающий, выискивать себе чудного жребия – полного живота. Гамбургеров домогаюсь! На пепси-колу облизываюсь! По ма… ма… ма… манго вздыхаю! По фейхоа! Но особенно – по банану! Всегда! Аз каков ни на есть, а охоч усё трескать. Где дерябно да трескатно – тудась аппетит меня у… у… устремляет!

И пополз аз по бережку, по бережку всё кисельненькому. А кезюк-то [69] Кезю́к – пузо. , кезюк: бу… будто кто в кезеве [70] Ке́зево – пузо. на бу… бу… буль… буль… бульдозере гонит!

А я всё пресмыкаюсь да пресмыкаюсь себе, по-пластунски пресмыкаюсь! Дождь вымочит, солнышко высушит, буйны ветры голову расчешут. Прикольно! Спячка не охватывает, дремуха не охмуряет, едево [71] Е́дево – еда. из головы не выходит.

Полозил [72] Поло́зить – ползти. , полозил, зубоцками звякал; дополозил до первого, второго, третьего, четвертого, пятого, шестого, седьмого неба, споткнулся о золотой кирпич, валявшийся подле какого-то монументального долгостроя, выпалил свой подробнейший комментарий да и замечаю: ходит зде [73] Зде – здесь. бык печеный, в одном боку нож точеный, в другом боку вилка. Подле расхаживают рюмка и горилка, песни горланят, прохожих бьют да буянят. Кому надо закусить, изволь резать да кроить! Аз и возрадовался!

Ну, и где распитно да трапезно на Руси? Мабудь, на небеси?

Нет, ну нет, нет, нет на небеси этого – как бишь его? – банана! Ни шофёру, ни пешему, ни конному, ни крылатому не достичь! Однозначно, понимаешь!

Как начался белый свет, было мне от роду семь лет.

Жил я со своим родным дедушкой, звать дедушку – Мирошка. У дедушки Мирошки денег не было и трошки. Дедушка тогда еще не женился, а батька мой еще не родился.

Жили мы в палатах куда как богато: от наготы и босоты ломились шесты!

Жили хоть в нужде, да припеваючи: нужда и плачет припеваючи!

Богачи едят калачи, да не спят – ни в день, ни в ночи; а мы – чего ни хлебнем, да заснем!

Богатый не золото ест, и мы не камень гложем.

Да и что нам золото, светило бы солнышко!

У нас и два гроша – куча хороша; у нас одна копейка – и та ребром. Так нам не о чем тужить, как нечего прожить. А коль денег ни гроша, так слава хороша. Не от того мы оголели, что сладко и пили, и ели; а, знать, на наши денежки прах пал.

Боже мой, Боже, всякий день то же: солнце встанет – хочется есть.

Батька мой, который тогда еще не родился, жил не ровно: хлеб есть – так соли нет; соль есть – так хлеба нет; а я, добрый молодец, жил с дедушкой Мирошкой ровно: ни хлеба, ни соли. Только во сне я хлеб-соль и видел: хлеб-соль и во сне хорошо.

Боже мой, Боже, всякий день то же: полдень приходит, обедать пора. Бывалоча реку дедушке:

– Деда, а деда! Надо бы пообедать!

– Так хлеба нет! – отвечает дед.

– А кнут есть?

– Есть.

– Айда собак гонять!

И всё-то у нас на месте было: двор-то под окошком, крапива у порожка, изба-то у ворот, тольки задом наперёд.

Двор-то у нас кольцом, три жердины конец с концом, три кола забито, три хворостины завито, небом накрыто, а светом обгорожено, горюшком обхожено!

А изба-то у нас большая: на первом венце – порог, на втором – потолок, двери и окна буравом наверчены. Хоть сидеть в избе нельзя, да глядеть гожно.

А в избе-то у нас – горница. Наша горница с Богом не спорница: на дворе тепло – и у нас тепло; на дворе холодно – и у нас холодно!

А в избе-то у нас – печь. Наша печь – из одного кирпичика! На печи в решете – три засушинки!

Словом, дом у нас – полная чаша. Всё есть, только птичьего молока нет. Мило тому, у кого много всего в дому.

Лошадей было много: шесть кошек езжалых, двенадцать котов стоялых.

Один жеребец самый бойкий – кот сибирский – был на цепь прикован к столбу печному.

Был тот кот ученый, пенсне носил не снимая: он всегды на печи лежит, днем пенсне на носу поправит – и давай книжки читать, а вечером пенсне на кончик носа передвинет – и сказки сказывает. Этот кот даже мышей во сне ловил в пенсне: и во сне, а в пенсне!

– Слава Богу, хорошо живем, грех жаловаться! – говаривал дедушка Мирошка. – Слава Богу, не без доли: хлеба нету, так скотина есть!

А скотины у нас было – таракан да жуколица [74] Жу́колица – жужелица, жучок. , медной посуды – крест да пуговица, деревянной посуды – сучки в бревнах, одежи – мешок да рядно. Жили в радости: у кого нет рубашки, тот рад и ветошке!

А коровушек у нас было – почитай, стадо: бывалоча, ползут по стене три мухи, а дедушка потирает ладошки и бормочет:

– Ох, хорошо!

– Что хорошо, дедунь?

– Три коровушки есть, отелятся, будет шесть!

И до того у нас всё хорошо – ни задавиться, ни зарезаться нечем. И холодовали, и голодовали, и нужу [75] Ну́жа – бедность. знавали.

У нас двор кольцом, и анбар с крыльцом. А в анбаре у нас всегда – полный порядок: и мышей нет – перевелись! И то сказать: запас закромы ломит, а пусто – легче!

А наша квашня – ни густа, ни пуста: не замесишь густо, как в анбаре пусто.

И в хозяйстве у нас – полный порядок: ничего лишнего – ни сохи, ни бороны. Да и то сказать: меньше на дворе, легче голове.

Земли́ у нас с дедушкой Мирошкой было видимо-невидимо: пол да лавки сами засевали, а печь да полати внаймы отдавали.

Родилось в тех чертогах хлеба премного. Стали убирать – некуда девать.

Сколь дед был умен, столь я догадлив! Склали скирду на печном столбу; велика скирда – глазом не окинешь, а взглянуть не на что!

И завелись в скирде мыши, стали хлеб точить.

Жеребец наш бойкий – кот сибирский – прыг на столб! Мышей не изловил, только пенсне разбил, скирду в лохань уронил!

Дед заголосил, а я вопросил:

– Деда, а деда! Чем теперь кормиться-то будем?

– Эхма! Будем живы, будем и сыты! – ответствует дед. – Ничего, проживем: из щеп похлебку сварим!

– Из щеп похлебки не сваришь! – замечаю я. – Вот разве что кашу из топора.

– Твой намек мне невдомек! Не перечь старшим! – сердится дедушка Мирошка, обронивший топор в колодезь ещё о прошлом годе, когды по всему двору за комариком гонялся. – Ничего, внучек, с голоду не помрем! Будем сыты крупицей, пьяны водицей! А посему и жить не скучно, и помирать не тошно!