Светлана Сухомизская - Год лягушки

Аглаино долготерпение объяснимо. Ее семья существует за счет доходов мужа – преуспевающего дизайнера интерьеров. А я… Со мной все сложнее. Как вы уже догадались, я сочиняю детективные романы и мечтаю, что в конце концов у меня получился бестселлер, отчего я прославлюсь и страшно разбогатею. Однако у того, кто все вечера – а иногда и ночи напролет проливает воображаемую кровь, путает следы, подбрасывает улики, нет ни желания, ни сил вкладывать душу в карьеру редактора, тем более перебегать из одного журнала в другой. Надеяться на грядущее повышение зарплаты, которое я заслужу неустанным и плодотворным протиранием брюк и юбок на вверенном мне Гангреною трудовом посту, куда проще, чем искать себе другое место. Надежда слабеет с каждым днем, буквально стоит одной ногой в могиле, но пока она, закатив глаза, не сложила руки на груди, не окоченела и не покрылась трупными пятнами, я продолжаю работать в «Событии!».

Иногда, зажатая толпой в вагоне метро, я представляю себе, как стала известной писательницей, как я выхожу из красного «Мерседеса» – непременно красного! мечты моего детства! – возле какого-нибудь модного ресторана, где за каждым столиком сидит по две-три знаменитости, и все знаменитости начинают выворачивать шеи, увидев меня, а за одним из столиков сидит Гангрена и, увидев меня, от зависти и потрясения насмерть давится фуа-грой, или что они там едят, в своих модных ресторанах…

А потом наступает ночь, и я, закрывая глаза, думаю о том, что нет ничего на свете вульгарнее красного «Мерседеса», что я никогда не пойду в модный ресторан, потому что боюсь официантов, что знаменитости ни за что не узнают меня, потому что большинство из них не читает ничего, кроме меню и надписей на ценниках, и что, наконец, обскакать Гангрену кишка у меня тонка, потому что железные леди не ржавеют.

Особенно, если на самом деле они из нержавеющей стали.

Лет пятнадцать назад, втянув чутким носом запахи, принесенные ветром перемен в редакцию солидного, но скучного журнала «Бытовая химия», молодой специалист Галина Гремина, не проработавшая в редакции и года, предложила главному редактору на свой страх и риск затеять издание ежеквартального приложения к журналу. В приложении публиковать переводы детективов и фантастики – об авторских правах тогда и разговоров не было, так что идея была беспроигрышная. Любители дефицитного развлекательного чтения оформляли бы подписку на журнал ради приложения, а то, что двенадцать номеров журнала наверняка отправлялись бы в помойку, вряд ли кого-нибудь огорчило бы. Слава богу, бумажная промышленность у нас работает отлично. Главный редактор, выслушав Гремину, похмыкал, повертел в руках очки с толстыми линзами, водрузил их обратно на крупный лиловый нос и пообещал поговорить с вышестоящими инстанциями. Инстанции проект одобрили и выделили газетную бумагу и типографию. А вот денег на оплату труда не нашлось. Вероятно, инстанции решили, что альманах «События в мире быта» – такое неуклюжее название закрепилось за новорожденным приложением – будет выпускаться сотрудниками «Бытовой химии» в порядке развлечения в часы личного досуга. Сотрудники придерживались другого мнения, и вся работа свалилась на плечи Греминой.

Гангрена выдержала. Работала сутками. Неделями ночевала на раскладушке в редакции. Похудела на десять килограммов. Легенды о тех временах до сих пор передаются из уст в уста. Говорят, часть денег, выделенных на бумагу, осела в ее карманах. Рассказывают, что материалы для журнала она добывала всеми возможными способами, законными и не очень. И еще много, много чего шептали друг другу недобрые голоса – и шепчут до сих пор. Но точно известно только то, что Гангрена в одиночку выпустила тринадцать номеров приложения и в два раза подняла тираж «Бытовой химии».

Но судьба «одного из старейших и авторитетнейших журналов Советского Союза» была решена, и никакие альманахи не могли ему помочь – впрочем, так же, как и самому Советскому Союзу. Для плаванья в бурном море рыночных отношений, в котором с большим или меньшим успехом барахталась пресса на заре ельцинской эпохи, «Бытовая химия», не годилась, поэтому в конце концов села на финансовую мель и разлетелась на мелкие досточки при первом же шторме. А когда мутная вода схлынула, из прибрежных волн, словно Венера из пены морской, появился дайджест «Событие» (восклицательный знак в конце названия возник лет через девять, на пороге нового тысячелетия, незадолго до моего прихода). На капитанском мостике под черным флагом с черепом и скрещенными костями стояла торжествующая Гангрена.

Что до прозвища, то оно приклеилось к ней незадолго до безвременной кончины «Бытовой химии». В те легендарные временя редакция журнала, в отличие от нынешних, рукописи возвращала, да еще их и рецензировала – руками многострадального молодого специалиста Греминой, которой приходилось вступать с авторами в переписку и телефонные переговоры. Беда в том, что среди подопечных Греминой было немало людей не только творчески окрыленных, но и психически поврежденных. Один из таких неизвестных широкой общественности гениев заваливал «Бытовую химию» статьями, в которых поднимал такие животрепещущие вопросы, как превращение человеческих фекалий в полезные, а главное – вкусные пищевые продукты. Гремина мужественно прочитывала статьи и возвращала их автору с подробно мотивированным отказом. Когда отказ доходил до гения, тот звонил Греминой и жаловался на происки мировой закулисы, задумавшей уморить человечество голодом, и недальновидность «Бытовой химии», не желающей придти человечеству на помощь. Итогом бесед и переписки стал необъявленный визит гения в редакцию.

Из одежды на гении имелись черные семейные трусы до колен, драные кеды без шнурков и грязный медицинский халат. Еще в коридоре он начал орать во все горло требуя показать ему «ту гангрену», которая продалась масонам и сионистам. К счастью, услышав вопли психа, Гремина тут же узнала до боли знакомый голос и успела своевременно спрятаться в женском туалете. Вопящего и извивающегося психа вывела подоспевшая вовремя милиция, а главные редакционные кобры подобрали оброненные в пылу битвы бумажки и взглянули повнимательней на подпись Греминой.

Подпись начиналась с инициала Г, за которым следовал первый слог отчества – «Ан», а за ним – первый слог фамилии: «Гре». Заканчивалась подпись росчерком с петелькой, словно нарочно принявший форму слога «на». По редакции прокатились смешки.

Гремина поняла свою ошибку и сменила подпись, но было поздно. Прозвище приклеилось намертво. Сдается мне, что, потерпев неудачу в попытках избавиться от него, она решила действовать по-другому и приложила все усилия, чтобы как можно полнее ему соответствовать. В чем и преуспела.