Вета Ножкина - Фломастеры для Тициана

Сашка бомжевал уже не помнил сколько – лет или месяцев. Он много чего не помнил.

…Были времена– он был просто Саша. После техникума его величали Александром. Как-то он поехал с друзьями на отдых – отмечали чей-то первый день работы. Бухла набрали вперемежку – и водяру, и девчонкам вино, и даже было три бутылки коньяка. У Саши не было ещё тогда девушки. А среди поехавших отдохнуть подружек оказалась одна Ольга свободная. Саша и решил, что это его шанс. Уже в дороге, пока ехали на рейсовом автобусе, все начали поднимать градусы настроения, и по прибытии на место всё как-то странно стало развиваться. Кто-то кому-то что-то сказал не то, началась драка. Потом откуда-то нож появился, и дрались уже не просто до первой крови, а насмерть. Смерть пришла, как к себе домой. Двоих парней из пятерых забрала и девчонку эту – Ольгу. Ольга ещё дышала, когда скорая откуда-то взялась. А потом посмотрела так жалостливо на Сашку, только и произнесла: – Сашка…

Сашка больше ничего не помнил. Менты сгребли. Очнулся в камере на полу в вонючей луже. Голова разламывалась, тело всё гудело. Мокрая одежда хоть как-то защищала от холода, но дрожь не унималась. Вызвали в допросную. А Сашка ничего не помнит – драка вся урывками, документов нет, телефона нет, адреса не помнит. Перед глазами только лицо девушки, и она зовёт-зовёт: – Сашка… Сашка…

Потом его определили на больничную койку. Сколько он там провалялся – тоже с трудом понимал. А после дознаний, комиссий угодил в больницу с решётками. Там и таблетками, и уколами пичкали. Когда приходил в себя – голова была, как пустое ведро, и если откуда-то возникал шум, внутри этого ведра лопались пузырьки со звуком хлопушек. Из ушей начала течь грязно-жёлтая жижа, а потом наступила глухая тишина. Ходили и выходили люди. У них шевелились губы, хмурились брови. А Сашка слышал только один-единственный голос внутри: – Сашка… Сашка… На какое-то время отпускала боль и можно было жить только с этим голосом в обнимку. Сашка отворачивался к стене, ковырял пальцем зелёную краску, слушал голос внутри себя, и засыпал.

А вскоре его стали водить на процедуры. Пышнотелая врачиха с круглым зеркальным блином на колпаке, сильной рукой запрокидывала Сашке голову и через нос вводила тонкий металлический стержень, на конце которого пристраивали шприц. Сашке на бумажке написали, что нужно беспрестанно говорить «ку-ку, ку-ку, ку-ку…», пока через стержень вливали тёплую жидкость. Через месяц слух стал восстанавливаться, но всё равно всё слышалось, как через трубу. Немного помогли процедуры-вдувалки – когда та же врачиха приставляла к уху какой-то аппарат и требовала произносить теперь уже не «ку-ку», а «па-ра-ход», и на «ход» вдувала в ухо воздух. Сашка, что есть сил, терпел боль. Но в компенсацию своим неудобствам стырил из кабинета блокнот и ручку. Две исписанные непонятным почерком страницы вырвал и выбросил, а на остальных рисовал сражения кораблей и самолётов.

Днём Сашка обычно, забравшись в угол кровати, поджав ноги, выводил рисунок очередного боя. Когда он увлекался – его сражения начинали громко жужжать, рычать, греметь, взрываться, рушиться. Сашка, подобно утке, вытягивал верхнюю губу и, сквозь сцепленные зубы вырывалось: – Ввж-ж…

Соседи по палате терпели Сашку с трудом, но у каждого были свои причуды, поэтому заточение в виде принудительного лечения делило сожительские условия поровну на всех.

Сосед слева был совсем нежилец. Его постоянно мучил кашель, особенно если он засыпал на спине. Приступы кашля длились долго, надрывно и нудно. Если больной «заходился» до синевы, приходили санитар и медбрат, ставили совсем ослабленному соседу укол, и тот вскоре успокаивался. Но это был самый приятный исход. Если же кашель раздирал стены палаты ночью – медбрат и санитар спали в процедурном кабинете, и их мог поднять только приход дежурного врача из соседнего отделения.

Тучный сосед справа ворочался на скрипящей растянутыми пружинами кровати, потом с трудом усаживался на провисшей под грузом собственной туши сетке, вперившись злым взглядом куда-то вглубь палаты. Но глубь палаты не обращала ни на кого внимания, кашляя и хрипя, или жужжа крыльями Сашкиных самолётов.

А потом Сашку отпустили. Сколько прошло времени – год или пять, Сашка не знал. Он стоял около ворот больницы в какой-то странной одежде – в высоких ботинках на шнуровке, широких и коротких джинсах, подвязанных в поясе бинтом, вязаной кофте с широким воротом, и в чёрном выцветшем, не по размеру огромном плаще без пуговиц. Полы плаща почти тащились по земле. Но без плаща было бы холодно – уже март на дворе, но погода ещё не баловала теплом. Ему собрали с собой немного вещей на сменку и продуктов. Сердобольная нянечка положила в пакетик три крашеных яичка и булочку с изюмом – остатки накануне прошедшей пасхи. Она же и вязаную кофту надела на Сашку, приговаривая:

– Одёжа-то собсем хлипкая. Ты не смотри, что кофта женская, зато в тепле…

На улице пахло незнакомыми запахами. Серые тощие ветки деревьев уже напряглись и вот-вот уже, только пригреет солнышко, прощёлкнутся первые листочки. Сашка задрал голову, втягивая в себя весенний воздух.

Сашку держал за руку медбрат, которому дано было предписание – доставить освобождённого после принудительного лечения по назначенному адресу.

Поговаривали, что нашлась Сашкина мать, но она от горя слегла совсем. А позже куда-то пропала – ни слуху, ни духу. Но зато теперь было понятно, что Сашке есть куда притулиться. Вот и должен был медбрат отвезти его по месту жительства.

Пока медбрат препирался с дежурным по поводу машины, Сашка разглядывал самолёт, летящий по небу. Он прищуривал то один, то другой глаз и пытался пальцами ухватить самолётик. Медбрат резко одёрнул Сашку:

– Пойдём на остановку, друг мой Витёк обещал подкинуть… Куда я с тобой на общественном транспорте?

– М-м… – промычал Сашка и улыбнулся.

Ждали машину уже около часа. Медбрат нервничал. Потом усадил Сашку на скамью остановки, вложил в руки пакет и наказал:

– Сиди и не шевелись! Я щас сбегаю, позвоню и потороплю Витька. А ты сиди! Смотри мне! – и на всякий случай пригрозил кулаком.

Сашка вцепился обеими руками в ручки пакета и боялся пошевельнуться.

Медбрат ушёл.

Минут через десять подъехал автобус и выглянувшая из него голова скрипучим голосом прокричала: – Прямо, до вокзала! Через старую площадь и базар!..

Голова покрутилась в разные стороны, потом у головы появились плечо, рука и нога, а голос её продолжал скрипеть:

– Прямо!..До вокзала… Эй, ты едешь?

Сашка понял, что голова обращается к нему. От переполнившей его радости, что к нему кто-то обратился, Сашка разулыбался и пошёл навстречу голосу. Запрыгнул в автобус, и тот, зашуршав двигателем, качнувшись рывком, и повалив всех стоявших в салоне, рванул с места.