Вета Ножкина - Фломастеры для Тициана

– Давай, по углам свети, я вдоль стены уже насыпал, – говорил противный голос.

– А ты хорошо заправил корм? А то вдруг не поможет! – сказал другой незнакомый голос.

– Да, нормально! Мне сказали – что даже нескольких кусочков хватит, чтобы эта тварь отравилась… Фу… хорошо, что хоть противогаз одел.

К вечеру Писк не пришёл греть Сашку. И утром не пришёл.

Сашка, ещё совсем слабый, на ощупь стал пробираться к выходу. Около двери он нащупал руками что-то липкое, и, щупая дальше, обнаружил уже охладевший комочек. Это был Писк. Сашка почувствовал, как у него из живота потянулся наружу стон. Сашка облокотился о стену и столько так сидел и выл – не помнил.

Дверь в подвал резко распахнулась, и на пороге оказалось чудище. У него не было лица, а были большие круглые очки, и вместо рта – железная коробка. Сашка испугался, закричал и рванулся вперёд – прямо на чудище.

– Ах, ты, собака… Пригрелся здесь… Так это от тебя вонь… – как в бочку, страшно кричал противный, как хлопающая дверь, голос.

Дверь на улицу распахнулась, и мощные руки Скрипучего вытолкали Сашку.

Город, по которому побрёл Сашка, состоял из зданий, улиц, людей и… Сашки. Вот только у улиц были люди, у домов были люди, и даже у людей были люди – большие и маленькие. А у Сашки никого не было. Он был чем-то чужим и для этих улиц, и для зданий, и для людей.

Сашка, кутаясь в плащик, пошёл на манящий запах. Невысокого роста мужчина нёс от машины к небольшому домику на огромном деревянном лотке вкусно пахнущие кирпичики хлеба. Сашка встал, как вкопанный, наслаждаясь запахом. В животе урчало от голода.

Мужчина бросил косой взгляд, отнёс ещё один лоток. А когда вернулся, протянул булку хлеба Сашке. Сашка, скрюченными от холода руками взял хлеб, поднёс его к лицу и заплакал.

– Эй! Тощий! – услышал Сашка хриплый голос и обернулся, – Это моя кормушка…

Сашка прижал булку к себе, отступил назад и остановился. Отломил сколько смог, а остальное протянул Хриплому.

Хриплый сощурился, откашлялся, кряхтя и хромая, подошёл ближе:

– Откель ты такой взялся?! И-и – тощий!

Хриплый не взял отломанный ломоть. Хитро посмотрел на Сашку и мотнул головой. Развернулся, опираясь на палку и пошёл куда-то за дом. Сашка стоял и смотрел ему вслед. Хриплый обернулся:

– Ну, чё встал? Айда за мной!

Хриплый привёл Сашку к своим. Своими он называл Петровича и Нинку. Хриплого все называли Батя. Но Сашка мало говорил, и для него Батя оставался Хриплым – таким, каким он его впервые услышал.

Подвал, в котором они расположились, был уставлен шкафами, перегородками. Какие-то шкафы были перевёрнуты и на них лежала куча тряпья, матрацы, подушки. Но главное, здесь было тепло.

Сашка прошёл поближе к трубе и, скрючившись, сел, отогревая руки.

Нинка сразу начала суетиться. Она порылась в сумках, достала из них всякую всячину – и замёршие кусочки из банок, и всякую другую всякость со шкурками и без.

– Петлович, – скосила взгляд беззубая Нинка в сторону третьего обитателя, – У тебя зе есть! Я видеда! Дотавай, не тылься!

Петрович хмыкнул, чего-то пробурчал и достал бутылку, наполовину заполненную прозрачной жидкостью. Нинка подолом протёрла посуду и пододвинула к накрытому столу ящик, указывая Сашке – сесть.

Сашка нерешительно подсел, достал из-за пазухи остаток булки хлеба – тот, что он не съел по дороге и припрятал на чёрный день. Но здесь, он почувствовал – надо поделиться.

Всё это время Хриплый сидел, как царь, в низеньком кресле и докуривал окурок. Там, на верху, он был в перчатках. А здесь снял только одну и Сашка увидел, что одна рука у него ненастоящая. Сашка положил обе половинки хлеба на стол, присел на ящик и Петрович протянул ему кружку с жидкостью. Сашка отхлебнул, горло обожгло, но тепло покатилось внутри за грудью, и у Сашки на лице появилась улыбка.

– Как тебя звать-то? – принимая из рук Петровича свою норму горячительного напитка, спросил Хриплый.

Сашка улыбнулся, пожал плечами, но заплетающимся языком проговорил:

– Са-ашка…

Так началась новая жизнь Сашки. Днём он вместе с новыми друзьями ходил к хлебному магазину или дежурил во дворе. Нинка собирала остатки еды из мусорного бака – рядом с домом, в подвале которого они разместились. Петрович днём уходил по своим делам и всегда возвращался с новым горячительным напитком. А однажды Нинка устроила праздник и подарила Сашке тёплое одеяло. Ничего, что одеяло было маленькое, но зато на нём были нарисованы самолётики. Сашка, как увидел эти самолётики – припал к ним щекой, разглядывал близко, водил по ним пальцем и, как ребёнок, радовался обновке.

Петрович как-то настороженно воспринял приход Сашки:

– У-у! Нахлебник! – ворчал он вечерами на Сашку, который приходил с пустыми руками.

А Нинка усаживалась около Сашки, гладила его по голове и причитала: – Не лугай его, он ма-аленький…, – и подкармливала то конфеткой, то печенюшкой.

Только Хриплый никак не реагировал на Сашкины неудачи. А однажды, когда Петрович допил свою норму и уснул, рассказал о его непростой судьбе.

– Ты на Петровича зуб не точи… Хотя ты добрый, Сашок, у тебя зуб – молочный ещё… Петрович у нас – человек! Он был когда-то ого-го! И звали его Игорь Петрович! Он мастер был по каратэ… А как пришли годы тяжёлые – его и скрутили. Посадили его ироды. Он из тюряги когда вернулся, а жена бывшая уже с другим схлестнулась. Ну, он и того… жену чуть было не порешил, а она его в психушку сдала. А когда он вышел – ни квартиры, ни жены – говорят, в другой город уехала. Вот он и стал промышлять – сначала на базаре жил, а потом его оттуда местные попёрли. А потом он в теплотрассе обжился и даже туда книжек натащил. Но как-то уснул и свечку не затушил, али цигарку – и пожар случился. Мы вот с Нинкой тогда его и вытащили из пожара. И вот мы вместе – семья.

Сашка слушал Хриплого и всё пытался вспомнить – а он-то сам откуда… Нет, не получалось! Только голос: – Сашка… Сашка…

Сжился он со своими приятелями, со своей семьёй. Петрович каждый вечер ругался, что Сашка ничего не добыл. Хриплый как-то принёс старый изодранный полушубок и отдал его Сашке. С тех пор Нинка стала брать Сашку с собой на баки, искать продукты.

Зима начала киснуть, стекая ручьями в котомку земли, и всё больше оголяя мусор на детских площадках и тротуары.

Где-то во дворе завыла собака. Петрович вздрогнул и проснулся:

– Развылась… Не к добру это. Вот у нас прошлой зимой Хилый помер. Помнишь, Нинка?

Нинка кивнула головой. Петрович стал искать – что бы ещё выпить. Он опрокидывал в кружку пустые бутылки горлышком вниз:

– Говорят, даже собаки плакали, когда его ели…

– Фу на тебя, фу на тебя… – замахала руками в воздухе Нинка, – Злой ты, Петловить! Вот я знаю, что дауно-дауно люди были птисами и умели летать… как самолёты… угу…