Светлана Бестужева-Лада - Царская внучка

Волынский глядел на меня с недоумением, которое потихоньку переходило в страх. Оно и понятно: не баба даже, девка незамужняя вроде бы дельные вещи говорит, только на Руси такого еще видом не видывали, слыхом не слыхивали. До такого в известной мне истории додумалась только расчетливая и практичная немка – Екатерина свет Алексеевна, когда императрицею сделалась. Идею я стащила у нее, ныне только что родившуюся где-то в Германии. И совесть за явный плагиат меня не мучила.

– А заводские и монастырские крестьяне? – задал первый дельный вопрос Волынский.

– Заводских тем же порядком учтешь – через их начальство. А насчет монастырских я сама с патриархом потолкую, то его епархия.

– Владыко-то, говорят, занемог, – заметил Волынский.

Опаньки! И как же я запамятовала, что Феофан и впрямь не дотянул до конца царствования Анны Иоанновны, скончался, как писали в оставленном мною времени, «после тяжелой и продолжительной болезни». А вот от какой такой «тяжелой и продолжительной» – неизвестно, сие исследователям его жизни творчества было неинтересно. Эх, историки, хвостом вас по голове!

– Владыку я навещу, спасибо, что сказал, – поднялась я из-за стола. – Теперь ступай и дожидайся указа императорского, но не в пьянстве, а в трудах: готовь грамоты, людей надежных, грамотных людей для подсчета крестьян российских. Иди работай, Петрович. И остатние свои соображения представь мне письменно и экстрактно через неделю. Никакие немцы тебе мешать не будут – нету уже тех немцев, а с герцогом Бироном, я чаю, поладите.

– Государыня-царевна, я хотел еще о финансах сказать…

– А вот это уже не твоя забота. И без тебя будет кому финансами заняться. Ты уже пробовал…

Насмешки в моем голосе мог не услышать только совершенно глухой. Да я еще демонстративно перевела взгляд с Волынского в угол кабинета, где приказала поставить знаменитую трость Петра Великого, «ужасную мебель», как величали ее современники. Стояла она там в назидание: Петра Алексеевича Бог прибрал, а дубина его на месте осталась.

Волынский проследил направление моего взгляда и слегка побледнел. Он-то эту «мебель» на собственном хребте в свое время испытал.

– Думаешь, не осилю? – усмехнулась я.

– Осилишь, государыня-царевна, – отвесил мне низкий поклон Волынский и ретировался. От греха подальше.

Н-да… Ну, как всегда в России – гладко было на бумаге. Я выдернула Артемия Петровича из конюшен герцога Бирона, где он, как мне теперь казалось, был вполне на месте, только потому, что помнила дошедшую до потомков его «Памятную записку» императрице. Там был и про то, что беглых мужиков нельзя силой обратно возвращать, что добрый хозяин должен своим холопам-арендаторам инвентарь предоставить, лошаденку-коровенку помочь купить, соху опять же. И про необходимость колонизации пустовавших в то время богатейших южных земель – тоже было. Даже о вреде пьянства, кажется, что-то дельное было прописано.

И вот передо мною лежит теперь бесспорный оригинал этой самой «Записки», новенький, не тронутый временем, не прошедший еще вместе с его автором сквозь пытошные застенки. И все там именно так и написано: витиевато, конечно, но понять можно.

Только вот как до дела дошло, почему-то знаменитый прожектер сник и заблеял нечто не вполне вразумительное-побирушечье.

Ладно, другие-то еще хуже, других помощников у меня пока не густо, придется работать с этими. И только после того, как выясню, что происходит с патриархом, чем он там занемог и как его лечат. Феофан мне был нужен не меньше, ежели не больше, чем все остальные мои сторонники, церковь при нем только-только начала подниматься из той пустоты и разрухи, в которую ее вогнал великий Петр.

А России без православия – ну никак нельзя. Пустое место тут же заполняется таким… не буду говорить, чем именно, что об этом без содрогания и подумать невозможно. Хотя тот же владыко Феофан и ратовал всеми силами за «просвещенный деспотизм», но подсознательно на первое место ставил второе слово. Поскольку просвещенный деспот – это всего-навсего более или менее образованный человек, к которому можно апеллировать с точки зрения здравого смысла. Огульное же просвещение масс без опоры на религию… это Россия еще будет проходить, увы. Если мне не удастся хоть как-то воспрепятствовать зарождению этого процесса здесь и сейчас.

Я позвонила и приказала закладывать карету, а также вызвать доктора Лестока, дабы сопровождал к занемогшему Феофану. Слушались меня уже беспрекословно, не то что в первые месяцы моего пребывания в теле принцессы-племянницы. Хотя я крайне редко прибегала к физическим мерам устрашения, только грозила ими время от времени, но всю черную работу аккуратно спихивала Ушакову или самой августейшей тетушке.

В покои к патриарху меня допустили мгновенно. Владыко был действительно нездоров – и это еще мягко сказано. С первого взгляды было заметно, что у него жар, а дышал он с таким хрипом и свистом, что даже я сразу подумала о пневмонии. Н-да… таки плохо, этот недуг пока еще лечить никто в мире толком не умел, да и в то время, которое я так скоропостижно покинула, до конца не научились.

– Благослови, владыко, – привычно приветствовала я Феофана. – Что с тобою? Сказывали мне, занедужил ты.

– Правду сказывали, пресветлая царевна, – с трудом вымолвил Феофан. – Видно, Господь решил меня к себе призвать… хотя не все еще дела здесь завершил…

– На все воля Божия, – перекрестилась я, – только мнится мне, не его то воля, а козни лукавого. С ним же бороться нужно, владыко. Вот я врача с собой привезла, дозволишь ли осмотреть тебя.

– Как прикажешь пресветлая царевна…

Диагноз Лестока был витиеват и двусмыслен, но в общих чертах подтверждал мои подозрения.

– Излечимо ли сие? – осведомилась я.

Мой замечательный доктор только пожал плечами. Оперировать он явно умел много лучше, чем лечить ОРЗ.

– Тогда так, – решилась я, мысленно перекрестившись. – Перво-наперво устройте так, чтобы его святейшество могло подышать парами травы мяты и чабреца. Из тех же трав приготовьте настойку, в кою добавьте корень солодовки…

Монахи, ухаживавшие за патриархом, смотрели на меня с оторопью, но кивали, причем двое порскнули разыскивать все необходимое для лечения. Лесток же просто не знал, как реагировать на внезапно открывшиеся во мне медицинские способности.

– И еще сыщите мне плесень, – добила я служителей Божьих. – В кадушках с соленьями прошлогодними поищите, должна там быть плесень на поверхности. Соберите мне, сколько сможете, только с молитвою, и с молитвою же в серебряном сосуде сюда доставьте.

– Ваше высочество, – вышел, наконец, из ступора Лесток, – зачем вам это понадобилось?