Светлана Бестужева-Лада - Царская внучка

– Мудра ты, Аннушка, – совсем расчувствовалась тетушка. – Видать, в деда своего пошла, государя Алексея Михайловича. Герцог, коль племянница моя неопытна еще в делах государственных, пущай ей кто-нибудь поможет указы нужные продиктовать, а ты проследи, чтобы лишнего чего не проскочило. Царевна-то, почитай, дитё еще, всяк вокруг пальца обведет, коли пожелает…

Через три дня здоровье тетушки пошло на поправку, тем более, что я неусыпно бдела над строгим соблюдением ею диеты. Заодно наябедничила выздоравливающему патриарху, и тот прислал государыне-императрице пастырское внушение, в коем налагал на нее малую епитимию за малые грехи: строжайший пост до самой Пасхи. На тетушку было больно смотреть, так мучали ее страсти чревоугодия. Даже я сжалилась: выклянчила у Феофана дозволение для императрице через день вкушать отварную рыбку. Анна Иоанновна тут же размечталась об осетровом балыке, но пришлось удовольствоваться тем, что имелось в монастырском меню.

А еще через три недели, аккурат на Страстную среду, в Санкт-Петербург прибыли бывшие ссыльные: князь Иван Алексеевич Долгорукий с супругой Натальей Борисовной и малолетним сыночком. Княгиня была на сносях: одному Богу ведомо, как она умудрилась не родить раньше времени во время долгого путешествия из Сибири. А князь был тих и трезв, чем меня приятно удивил: я ждала опустившегося законченного алкоголика, а тут был вполне вменяемый, хотя и исхудавший чрезмерно мужик.

– Вот тебе, племянница, твоя княгиня, – пробасила тётушка, принимавшая бывших своих врагов в личных покоях. – Забирай ее, да не слишком балуй… знаю я эту породу Долгоруковых.

– Как прикажете, тётушка, – смиренно ответила я. – Только княгиня-то урожденная Шереметьева, а сия фамилия всегда тебе верна была. Смени гнев на милость.

Уже почти ощутимый конец мучений поста и предвкушение пасхальных радостей настроили императрицу несколько даже на сентиментальный лад.

– Хорошо, хорошо, все я прощаю, возвращаю князю имение его и жалую дом в Санкт-Петербурге. Но чтобы сидел там – тишайше.

– А с чего князю шумствовать? – пожала я плечами. – Не извольте беспокоиться, тетушка, я за всем пригляжу. А княгине нужно отдохнуть, да здоровое чадо на свет произвести. Так, Наталья Борисовна?

Княгиня подняла на меня свои прекрасные, воспетые потомками кроткие глаза, и тихо ответила:

– Прикажи, государыня-царевна, с сей минуты служить тебе начну. И молиться за ее императорское величество и за твое высочество денно и нощно стану.

Действительно она святая, что ли? Очень похоже на то.

Вот замечательная троица статс-дам у меня будет: святая Наталья, шлюха-Лопухина и высокомудрая Мария Кантемир. Скучать уж точно не придется.

На Пасху в Санкт-Петербург прибыл мой обрученный жених и застал всех в добром здравии и взаимном благорастворении. Императрица, как и следовало ожидать, поправилась, в смысле, поздоровела. В весе же, наоборот, сильно убавила, что ее, в принципе, даже красило: исчезла отечность на лице, стало видно шею, взгляд прояснился. Как отечески внушал ей патриарх, сие произошло от богоугодного воздержания и невпадения в грех чревоугодия.

Так что разговение прошло без особых эксцессов: тётушка ела и пила весьма умеренно. Правда, во время трапез я с нее глаз не сводила в прямом и переносном смысле, так что, думаю, лишний кусок ей просто в горло не шел.

Я, кстати, тоже похудела, но не столько от поста, сколько от лавины обрушившихся на меня предсвадебных хлопот. Как и водится на Руси, к сроку ничего готово не было, платье было сметано «на живую нитку», а заказанная во Франции подвенечная вуаль где-то застряла в дороге. Пришлось мобилизовать «пресвятую троицу», как я окрестила своих статс-дам.

Удивительно, но они достаточно быстро нашли общий язык. Правда, основная заслуга в этом принадлежала княгине Долгорукой, хоть и была она моложе двух других. Просто годы, проведенные в глухом Березове, наложили на нее неизгладимый отпечаток смирения и терпения, а все хорошее она воспринимала как нечаянную радость. И меня, признаюсь, тянуло к этой тихой, немногословной женщине – невинной жертве династических страстей.

Настолько тянуло, что я стала крестной матерью родившегося у нее через две недели сына Дмитрия. В крестные отцы я определила Артемия Петровича Волынского, который все-таки сумел предоставить мне достаточно дельный план улучшения российской экономики. Но, поставив свое «добро», я передала сей документ на высочайшее рассмотрение тётушке, а та, как водится, запихнула бумаги себе под подушки и пока не собиралась ничего читать: свадьба на носу, не до чтения. Пришлось скрипнуть зубами и запастись терпением.

Подвенечное платье срочно дошивали придворные швеи под надзором Натальи Лопухиной. Было оно из серебряной парчи и сплошь расшито серебряными же лилиями – символом невинности. Я заикнулась было о белом платье, но меня элементарно не поняли: свадебное платье должно быть роскошным, цвет никакого значения не имел.

– А с вуалью что будем делать, княжна Марья? – поинтересовалась я у мадемуазель Кантемир, брат которой, будучи российским послом в Париже, и отвечал за доставку этого необходимого атрибута венчания. – Подвел нас князь Антиох, боюсь, разгневается государыня.

Княжна побледнела и промолчала: хотя государыня пока и была к ней милостива, Мария Кантемир прекрасно помнила годы своей ссылки и опалы после смерти императора Петра Первого. А через два дня, присев в глубоком реверансе, протянула мне сверток из старинной парчи:

– Прими, государыня-царевна, от недостойной служанки своей сию вещицу.

Я развернула парчу и онемела. В моих руках текла, струилась, переливалась жемчужно-серебристым светом тончайшая ткань роскошной вуали.

– Это подвенечный убор молдавских господарынь, – пояснила княжна. – Дед моего деда получил ее от какого-то восточного владыки со многими другими дарами. Моя мать была последней, кто надевал эту вуаль. Считается, что она приносит счастье в семейной жизни и детях.

– Я не могу это принять, княжна, – сказала я совершенно искренне. – Это ведь фамильная реликвия, в ней должны венчаться только те, кто становится избранницами Кантемиров.

Губы княжны тронула легкая горькая улыбка.

– Государство наше исчезло, господарей молдавских больше нет. Мой старший брат, думаю, никогда не женится, он слаб здоровьем, а младший давно женился, но даже не вспомнил об этой вуали. Прими, государыня-царевна, Бог даст, станешь не только императрицей российской, но и повелительницей Молдавии. Не век же там туркам хозяйничать.

Н-да, это была уже высокая политика. Подобные перспективы, пожалуй, могли поколебать мою щепетильность. Да и слишком уж хороша была вуаль, ничего подобного я даже в фильмах в своей прежней-будущей жизни не видела. Соткана из звездного сияния и лунного света – вот, пожалуй, самое точное определение этой великолепной ткани.