Игорь Савельев - Вверх на малиновом козле

А может, правы были те, которые предлагали ему зайти в сортир перед долгой дорогой.

Уроды… Уроды.

Надо было все же убивать. Методично, ключом, одного за другим.

Понять, где он находится. Где море? – где солнце? – Антон озирался в сумрачном лесу.

В Синегорске поезд стоял пять минут, и все бежали с баулами, как в войну.

Накрапывал дождик. Каплевидные, лишенные плафонов лампы свисали прямо с балок, заливали все очень белым – с уклоном отчего-то в синеву – и очень зимним светом, в котором дождь лупил по лужам особо сосредоточенно.

Тетки, дядьки, уже заранее оголившись для курорта, лезли в вагон с такими сумками, как будто хотели оккупировать юг как минимум на год.

– Так глупо, но я так счастлива, – вдруг сказала Аня в панике посадки.

– Почему глупо?

– Не знаю, авантюра немного глупая. Ну, не глупая, какая-то… детская.

– Вот детям и будем рассказывать!

Никто их не провожал.

Где-то там, за стеклянным зданием, за стрельчатыми арками депо – старинными, времен паровозов и стачек, – оставались площадь, сырые огни такси, пришибленный дым привокзальной шашлычной.

Пора.

Презрительно пшикнул окурок.

Метров через двести поезд задавил двух человек, перебегавших пути, поэтому задержались на родине еще на полчаса.

Для свадебного путешествия, конечно, надо было зафрахтовать все купе, если уж не лететь самолетом. Но – оборотная сторона счастливой авантюрности – Антон банально ничего не успел: максимум, что удалось достать (и то – через турфирму), это два верхних места в одном купе. Открыв дверь которого, Антон и Аня обнаружили все занятым. Какие-то потасканные жизнью мужики с неудовольствием сползали. Оказывается, здесь ехали две семьи – из самых глубин Сибири, долго, уже и с собственным бельем, – официально в разных купе, но отчего-то надеясь, что обитатели верхних полок не объявятся вообще… Сибирские семьи хмуро сидели внизу, как раскулаченные, пока Антон лазал под самой лампой, натягивая себе и Ане белье, и крепко, словно Тарзан, упирался босыми ногами.

Так начиналась их двухдневная обезьянья жизнь.

Спускаться вниз было нельзя, потому что семьи уже не хотели разлучаться. Где-то там, в других вагонах, пустовали их разрозненные места (потом оказалось, что даже в плацкарте), и все четверо предпочитали сидеть здесь, да и спать здесь же – и непонятно, как иссушенные мужья умещались со своими внушительными женами… Самое удивительное, что были и дети: один мальчик уже активно бегал, другой еще ползал, но где укладывались они, углядеть не было уже никакой возможности – в темноте, с набегавшими огнями.

Днем не свободнее. Сибиряки брали на станциях пиво в баллонах, рыбу горячего копчения (анализируя, смакуя, вобла это или подлещики, обман, всюду обман), играли в карты или же вели серьезные беседы.

– Так Валька нам пересушенную дает. Я не люблю такую. А у меня мама, наоборот, любит очень сухую рыбу.

– Так в последний раз не сухая была.

– Так это зимой было, ее зимой не высушишь, она купила…

– Так ее, наверное, перед зимой и ловили. Жирная. Перед зимой жир набирала.

Или даже так:

– Мне Валька нагадала, что Вайкуле зимой уйдет со сцены.

Перед зимой жир набирала.

Там, наверху (как это рисовали в учебниках биологии: на другом этаже экосистемы) Антон и Аня тихо смеялись, шептались и шикали друг другу, боясь, что соседи услышат.

– Мы тоже такими будем, да?..

– Обязательно. Ты будешь так же лупить детей.

– А ты вот так же сидеть в лифчике.

Справедливости ради, детей никто особо не лупил: они с утра до ночи ползали по ковровой дорожке в коридоре, под ногами у тех, кто бегал с кипятком.

Шарахались жизнерадостные компании южных парней, звеня бутылками, гогоча, и перешагивали детей, и чуть задерживали взгляд на Аниных ногах.

Два дня под потолком: в других условиях Антон посчитал бы это ужасом (не для себя, он-то неприхотлив), но отчего-то так хорошо, так уютно им было здесь: вечерами Аня шептала ему о том же, прижимаясь. Они сидели обычно на одной полке в обнимку, вытянув ноги на вторую, и смотрели по планшетнику фильм, поделив наушники… В сторонке, будто в гнезде, в раскопанной постели лежали несколько банок пива. Пиво усыпляло, как и ленивое покачивание вагона; как и красное солнце, катившееся точно вровень с ними. Антон прикрывал глаза и уже не держался сознанием за фильм, словно отцеплялся от лодки… Бесконечные пустые трассы через холмы, как только и бывает в американских road movie; пара, которая едет откуда-то и куда-то в раздолбанном «Додже», и не хочется думать, влипнут они во что-нибудь или сами, как Бонни и Клайд… Как и красное солнце, катившееся точно вровень с ними… Антон успел увидеть даже что-то, связанное с работой – кажется? – в последние дни он вымотался, аврально сдавая дела, – прежде чем дернул затекшей ногой, проснулся, проглотил слюну.

– Ты бы хотел так?

– Как?

– Ну как в кино. Ехать на машине куда глаза глядят…

Антон уставился в экран; расспрашивать, что успело произойти, не имело смысла, потому что этот побитый песками «Додж» выехал из десятков других кинолент и готовился въехать в другие, вернее, наверняка уже въехал, потому что нечто неуловимое – сочетание мягкого черного с нежнейшей рыжиной? зернышки по пленке? нет, не понять, – сам воздух выдавал начало девяностых. То голливудское, видеокассетное, что впиталось с раннего детства. А потому узнавалось мгновенно.

– Хотеть-то – хотел бы, но для этого нужна машина в четыре раза шире моей.

– Ну не в четыре, в три.

Пошутили про размеры…

Ковбойская – или типа того – шляпа героя, выдающийся лоб, прищуренный взгляд человека, которому сам черт не брат.

– Похож на Женьку, – заметил Антон.

– Это же Ривер Феникс, – почему-то оскорбилась Аня. – Между прочим культовый актер… Он погиб года в двадцать три. А это его последняя роль. Он умер во время этих съемок, точнее, не прямо на площадке, а в каком-то клубе от передоза… А клуб принадлежал Джонни Деппу. Кстати, там и теперь какое-то памятное место… А фильм сделали только сейчас, потому что тогда его, понятное дело, недосняли, а потом потеряли пленку, что ли, и режиссер чуть ли не двадцать лет ее выцеплял обратно, и вот наконец… Ты заметил, что там некоторые эпизоды пересказывает голос за кадром?

– Я думал, так и надо, – бормотал Антон, снова проваливаясь от этого сладкого обилия слов.

– Да, оригинально… Хотя надо ли было все это вообще делать, тут можно поспорить… Тут прямо видно, что Феникс слабый актер, а его после смерти так воспевали…

Антон улыбался. Первое время он все удивлялся ее «продвинутости»; однажды даже заикнулся об этом в разговоре с отцом, тот посмеялся, почему-то смущенно: «Ну конечно, она же из такой семьи…» Аня фанатично таскала его не только на какую-нибудь неделю французского кино, где в зале были, кажется, только студенты инфака и в русские субтитры никто больше, напрягаясь, не вглядывался (он с ревностью замечал, что, кажется, даже и Аня), но и на выступление каких-то гастролирующих поэтесс… Эта, как ее?.. Затекала нога, капризничал мелкий, скромно грохотал скромненький мост над рекой, и бешено билось в его сетях затекавшее солнце.