Сергей Решетнёв - Вытрезвитель

Я попробовал ничего не есть неделю. Мне перестали сниться девушки, на четвертый день я увидел во сне корзину огурцов. Что за огурцы, что за запах! Подушка мокрая от слюны.

Встречались мы и вечерами. Спорили о добре и зле. Вспоминали летние походы. Собирались в зимние. Желательно, чтобы в конце путешествия нас ждала какая-нибудь избушка и печка, пусть железная, но с запасом дров.

Этот вечер был не обычен, присутствовала девушка. Светлана была в короткой юбке (на улице -20), в черных чулках, и бесформенной цветастой кофте. Ну, ничего особенного, восемнадцатилетняя девчонка с большим узким шрамом на лице. Ореховые волосы и рыбный запах. Невысокая, плотная, с красными руками. «Живопись? Люблю живопись». Миша показывает свои рисунки, причем большей частью на конспектах по физике. Ну и заодно – мой шедевр, подаренный на День рождение под названием «Роза и самолет».

«Почему роза и самолет?», – улыбаясь, спросила Светлана.

«Ну, роза, хоть и красива, но летать не может», а самолет, хоть и летает, но не чувствует запаха розы», – пояснял я, смущаясь.

«И как же это можно понять из рисунка?»

«Рисунок только стимул. Понять отношения самолета и розы можно только вообразив».

Она словно погладила меня взглядом. Или мне показалось? Воображение. Я уже был уверен, с девушками мне ничего не светит в этой жизни.

«А можно посмотреть другие?»

«У меня они дома».

«А домой он тебя не позовет, потому что тебя надо будет угощать, а наш жирбосс боится, что ты съешь его варенье», – влез в разговор Алексей.

Я провожал Свету до остановки, мне было по пути. Шла моя семнадцатая осень. Девушка взяла меня под руку. Искрился первый снег, фонари проплывали в волшебных кругах (гало от морозных слез). Ледяной ветер забирался в рукава, а я плавился от избытка эмоций и гормонов, хотя все вместе давало какое-то зыбкое равновесие.

«У тебя есть девушка?»

«Да нет», – тут надо подобрать снисходительную интонацию, типа «не больно-то и надо, знаем вашу евову породу, захочу – свистну, любая пойдет со мной».

«А была?» – двусмысленный вопрос, и «дружил ли ты с кем-то?», и «девственник ли ты?».

«Да так». И тут понимаешь, что тебя раскусили. Пока ты выбирал между правдой и репутацией, тебя уже раскусили, и теперь ты жалкий мальчишка, провожающий сестру. А может, она поняла всё про меня еще раньше, как только увидела.

«Ты можешь меня нарисовать?»

«Тебя? Могу» Совсем идиотский ответ. Ты ведь точно знаешь, что лица у тебя выходят непохожими. А может она хочет не лицо, а… лучше не думать об этом. Но как-то же люди договариваются с натурщицами. «Вру, не смогу, не умею так хорошо рисовать». Ну, и какого черта ты принялся говорить правду? Что за жажда искренности вдруг проснулась?

Упустил я повод ее пригласить.

Жили мы вдвоем с мамой в двухкомнатной квартире. И надо же, мама уехала к родственникам в деревню. Должна была вернуться через день, но разыгралась метель. Трудно было увидеть что-то за пять метров. Вечером погас свет.

Мы возвращались от братьев Секачевых. Ехать Светлане надо было на пригородном автобусе. Мы прятались в остановочном павильоне. Пробирало до костей, а на Светлане всё та же юбка. Все сроки последнего рейса прошли, на остановки ни души, время неумолимо приближалось к полуночи.

«Пойдем ко мне, переночуешь. Мамы нет… Ты в моей комнате ляжешь, там закрыться можно, а я в зале».

«Ну что ж, выхода нет», – глаза Светланы сверкнули из-под темноты обернутого вокруг шеи шарфа и надвинутого на лоб капюшона. В ее словах была ирония, и суеверная мысль мелькнула: «Ведьма! Она и вьюгу наколдовала!»

Отступать было поздно.

Развели варенье водой, и пили морс при свечах.

«Выпить у тебя есть?» Тогда именно так и говорили, не «Вино у тебя есть?», а именно «Выпить», потому как популярнее спирта в нашем городе в тот год напитка не было.

Первый раз по-настоящему я напьюсь только спустя полгода, а в ту ночь меня качало и без алкоголя, в такт пламени свечи, которое танцевало, когда мы перемещались в комнату посмотреть мои рисунки, плясало от перекладываемых листов, трепетало от дыхания. Наши лица невольно сближались, чтобы лучше было видно, чтобы слышен был тот шепот, на который мы перешли.

Не помню поцелуя. Да он и не был первым в моей жизни. Зато помню, как коснулся губами груди. И удивился – вокруг соска росли волосы. Я замер. А Светлана засмеялась: «Ну, смелей». Снизу шел отчетливый запах испорченной рыбы. Неужели так пахнут все девушки? Меня туда не влекло, я не хотел. То есть хотел, но не туда. Я так хотел кого-то, но чтобы пахло вкусно, чтобы не встречались жестки волосы, а ноги не царапали щетиной… А сам-то ты кто? Успевал вести внутренний диалог я. Лицо в прыщах, а мозг отравлен беспрестанным желанием. Но что это за желание, если в натуральном виде оно не проявлялось? Я упал рядом.

Дребезжало стекло, порывы ветра кричали как стаи чаек, поскрипывала кровать. Её рука схватила мой ненавидимый мною отросток, и я почувствовал агрессивную нежность женских пальцев. Тянем-потянем вытянуть не можем…

И тут я подумал: «Это же мой первый раз» И в сознании поплыли обрывки ночных поллюций, калейдоскоп фрагментов женских тел, скульптур, картин, фотографий, фильмов, воспоминаний. «Она ввела меня в себя. Ого, выраженьице!» – последняя мысль. И я поплыл, теряя сознание.

Светлана стояла надо мной со стаканом воды. Я видел силуэт ее тела и вот это было прекрасно. Глоток, и снова рыбий запах. Тени и блики проплывали по стене. Подводное царство. А Светлана – утопленница. Она давно утонула, и вот сейчас вышла, чтобы и меня утопить. И все повторилось. Поцелуи, руки. И я соскользнул в прорубь снова. Но там была не ледяная вода, а горячее масло. Я чувствовал себя бутоном, готовым раскрыться. Обман, это мой облитиратуренный мозг думал, что я бутон. А тело чувствовало, что его прямо сейчас стошнит, только рвота пойдет не через рот, а через место, посредством которого я обычно мочился. Там, ниже живота меня стошнило. Я убедился, что прав, после слов моей первой любовницы: «Ай, ай, ай, какой несдержанный мальчик! Теперь придется идти подмываться. Нехорошего мальчика придется вымывать из себя». Да уж, настолько я плох, что недостоин быть в ком-то. Я лежал неподвижно, тело немело и холодело. Не хотелось даже накрыть себя одеялом.

Потом была еще одна попытка. Я продержался дольше, но все время думал: «Теперь мы поженимся, и мне всю жизнь придется целовать эту волосатую грудь, а постель будет пахнуть трюмом рыболовного траулера».

Однако я уже понял, что ничего не умею. А мой учитель хихикал – все еще впереди! Она была довольна, говорила, ей достались сливки. Рассказала про свой первый раз. В 12 лет ее изнасиловал родной дядя на чердаке. Зажимал ей рот, и сказал, что если проболтается, убьет. А потом у нее появился Олег. Сильный, смелый. Она заявила дяде, что если еще раз он заставит ее идти на чердак, то она расскажет Олегу. И дядя отступился. С Олегом она вытворяла такое, «о чем ты даже мечтать не смеешь», говорила Светлана. Если бы она меня любила, то сделала бы так, что я бы сошел с ума от нее, получил бы неземное наслаждение. Но она не может, такие ласки от нее получит только Олег.