Александр Чикин - Котелок спирта

– Слышь, касатик! – задал вопрос командиру продотряда деревенский староста. – Что, если нам спилить эти яблони? Нет яблонь – нет налога на них.

– Да ты что, мироед? – подскочил командир. – Хочешь своего брата-рабочего без яблок оставить? Только посмей у меня! Контрреволюцию решили устроить? Хотите голодом Советскую власть заморить? Да мы вас всех к стенке поставим и шлёпнем!

Но ещё больше мужиков заставил задуматься тот факт, что у продотряда не хватило подвод, и яблоки просто свалили в кучу на краю деревни, где они и сгнили в конце концов, так как за ними никто не приехал. Молчком, в тайне друг от друга, мужики стали ходить по соседним деревням, посещая кузнецов с одним и тем же заказом: выковать им из меди здоровенные гвозди, размерами с железнодорожный костыль. Потом, посреди ночи, обернув тряпьём обух топора, чтобы не разбудить соседей, мужики забивали эти гвозди в яблони. На следующий год все яблони засохли. Не засохли только те, что стояли в огородах Прохора и Ильи, поскольку братья со своей артелью жили в Иваново.

Прибывшим продотрядовцам предъявили погибшие яблони, и был вызван чиновник из Шуи, чтобы скорректировать продналог. Прибывший чиновник не застал продотряд, который уже обирал другие деревни и сёла. Походив по крестьянским огородам и досконально осмотрев яблони, чиновник понял причину их усыхания на корню. Задумав составить документ, разоблачавший контрреволюционную сущность местных вредителей, для начала чиновник решил взять с собой в город несколько образцов яблок с деревьев Прохора и Ильи. Он ещё в тот год, когда впервые облагал налогом жителей Яманово, отписал Мичурину, про которого вычитал в газете, о необычных яблонях. Мичурин прислал ему письмо с просьбой выслать образцы плодов. Подойдя к яблоне и выбрав сук, на котором яблоки были покрупнее, чиновник накинул на него заранее позаимствованную у старосты вожжу. Дёрнул, что есть силы, и был убит на месте посыпавшимися на него яблоками.

– Ты смотри, – сматывая свои вожжи, удивлялся староста, – голова лопнула, как гнилая тыква. Вот, балбес городской, наши-то, когда за яблоками идут, по две зимних шапки надевают, и то с ног валит, если по голове тюкнет, а этот, хоть бы сказал, зачем ему вожжи понадобились.

Вызванный со станции Шорыгино милиционер, совсем ещё мальчишка из ивановских рабочих, составил протокол о несчастном случае и увёз тело чиновника, чтобы отправить по железной дороге в Шую.

Пятилетний Фёдор хорошо запомнил хромую милицейскую кобылу, молодого милиционера, подводу, на которой тот ехал, но больше всего в память врезались ноги погибшего чиновника в новых, забрызганных кровью ботинках, торчащие из-под рогожи, которой была накрыта телега с телом. Фёдор гнал в деревню небольшое стадо деревенских свиней, которых пас весь день в дубняке. Свиньи, почуяв кровь, сбились вокруг него, как тогда, когда он сидел на пеньке и что-то вырезал из липового сучка. Он даже сначала и не понял ничего. Просто сидел, что-то бормотал себе под нос, кромсая ножом липу. Фёдор так был увлечён своим занятием, что не заметил необычного поведения свиней: они стали сбиваться в кучу возле него. Он опомнился только тогда, когда стало нестерпимо больно ноги, зажатые между пнём и тушей свиньи, прижавшейся к нему. Закричав на свинью и пытаясь её отпихнуть, мальчишка с удивлением обнаружил, что все стадо сбилось в круг около него. Поросята и молодые свиньи сгрудились вокруг пня, на котором сидел Фёдор, а взрослые свиньи и вечно враждовавшие хряки, плотно прижавшись окороками друг к другу, образовали круг, головами наружу. Свиньи тревожно ухали, а хряки грозно лязгали клыками, брызгая сбившейся в белую пену слюной. Шагах в десяти под деревом стояла тощая волчица и смотрела на Фёдора. Её глаза, цвета лесного ореха, равнодушно скользили по свиньям и загорались зелёным огнём, когда обращались на пятилетнего мальчишку. Шкуру на тощих рёбрах ещё рельефнее оттягивали отвисшие гряды сосков – признак изнуряющего волчицу материнства. Ещё раз посмотрев на свиней, волчица перевела взгляд на Фёдора и, легко переступив лапами, прыгнула на ребёнка. Фёдор не успел испугаться, а просто смотрел, как оторвавшуюся от земли волчицу поймали в воздухе за бока сразу две взрослые свиньи и бросили на землю. В мгновение ока образовалась куча-мала: и свиньи, и хряки, визжа и ревя, кинулись на поверженную хищницу. За скоплением свиных туш ничего не было видно, а когда через несколько минут стадо разбрелось под дубами, Фёдор увидел окровавленный позвоночник, обглоданный череп и две-три крупные кости от конечностей. Вот и едущая мимо телега с погибшим вызвала тогдашний вопрос: свиньи искали у него защиты или пытались защитить Фёдора? Как бы там ни было, он проникся уважением к стаду.

Фёдор пас свиней до четырнадцати лет. За это время он успел закончить три класса школы. В деревнях создали колхозы. Дядю Прохора, который вернулся в деревню, после того, как большевики сначала разрешили, а потом прихлопнули НЭП, раскулачили, забрав всех его лошадей и избу, а самого его отправили в лагерь, где он и сгинул, попав под лесину на лесоповале. Изба его долго не пустовала: на следующий день после его ареста там разместилось правление колхоза.

В селе Архиповке, недалеко от деревни Яманово, стояла церковь. Приходом управлял отец Дмитрий. В 1918-м, в самый разгар гражданской войны, поп занял сторону красных. Зверства ли белых были тому причиной, зверства ли красных, только отец Дмитрий должен был выбирать чью-то сторону, и он сделал свой выбор. Хоть интуиция и не подвела отца Дмитрия, – царские генералы оказались достаточно бездарны, чтобы получить пинка от фельдфебелей, и достаточно талантливы, чтобы писать мемуары в Париже, – попу пришлось совсем не сладко, когда большевики объявили крестовый поход против религии и служителей культа. Церковь в 1932-ом закрыли, а самого отца Дмитрия едва отстояли сельчане от ссылки на Соловки.

Оставшись без средств к существованию, поскольку поп мало что умел, кроме помахивания кадилом и чтения «Отче наш…", он не впал в отчаяние, а только более укрепился в вере своей. Лишённый паствы, загнанной в колхозы, отец Дмитрий, читая о средневековых подвижниках Христианской Веры, решил обратить к Богу леших и кикимор, шатающихся по окрестным лесам. Целыми днями бродил он по самым дремучим чащам, но не находил никого, даже зверей не встречал. Наконец отец Дмитрий затосковал и поделился своим горем с супругой. Попадья была дочерью известного на всю губернию охотника и кое-что понимала в лесной жизни. «Батюшка, – сказала она, – почто же Вы мне раньше не сказали об этом? Мой отец потому самым лучшим охотником и был, что знал, как лесную нечисть найти и как с нею ладить для своей пользы». Попадья объяснила, что лес, он только на первый взгляд кажется бессмысленным собранием ёлок и берёз. На самом деле лес устроен как город: вон та опушка – дом зайца, а берег лесного ручья с зарослями ивы и дикой смородины – зимний дом лося. Клюквенное болото – столовая медведя и глухаря, а еловая чаща – спальня рябчика. Есть места, где никто не живет, и они используются, как городские улицы, для переходов от одного дома к другому. Лешие и кикиморы тоже не болтаются по всему лесу, а сидят каждый в своей вотчине и без дела границ не нарушают: иначе это может быть расценено, как покушение на чужую территорию. «Не попадались ли Вам, батюшка, – спросила попадья, – грибы такие оранжевые, похожие на оленьи рога, которые «рогатиками» зовут? Эти-то грибы как раз по межевым границам вотчин леших да кикимор растут. А есть территории общие. На них они и собираются, когда им вздумается по какой-либо надобности. Эти места отмечены «ведьмиными кругами» – это когда на полянке поганки правильными кругами растут». Отец Дмитрий поскрёб в бороде и вспомнил, что во время плутаний по лесу, в самом деле, попадались ему и поганки, росшие кругами, и чудные оранжево-жёлтые рогатики. «Так, вот, – продолжала супруга, – нужно выкопать гроздь рогатиков и шагов на десять перенести. Господа лешие весьма щепетильны и склочны – тут же затеют ссору. Поскольку ни правых, ни виноватых в ссоре своей они не найдут, то устроят общее собрание соседей, чтобы на сходке и определить, кто прав, а кто виноват. Собрания эти обычно кончаются дракой, поскольку все лешие и кикиморы корыстны, и зависть каждого заставляет думать, что уж его-то участок точно самый плохой из всех, а соседи, не в пример ему, лучше устроены в жизни. Как ни драчлива лесная нечисть и склочничать готова всегда, однако, наставив друг дружке синяков да шишек, вскоре решат они найти третейского судью, чтобы он, как не заинтересованное лицо, как-то их рассудил. Тут-то и надо Вам, батюшка, объявиться, а за свой суд потребовать награду. Мой отец однажды именно так и сделал. За это лешие ему всю жизнь зверей под выстрел загоняли, а кикиморы – птиц».