Елена Поддубская - Эх, Малаховка!. Книга 2. Колхоз

– Про Шумкина, Рудольф Александрович, ты знаешь. Про Андронова я тебе тоже сказала – новенький, тоже высотник, тоже твой, так что – разберёшься.

– А почему после зачисления? – поинтересовался Гофман, всунувший свой нос с разговор, его не касающийся.

– Переводом из Москвы. Там что-то у них на кафедре не устаканилось. Перевели нам, – огрызнулась Горобова на недовольный тон Гофмана. Владимир Давыдович стоял зелёного цвета. Заведующий кафедрой гимнастики в страшном сне не мог себе представить, что его, заслуженного преподавателя и отвечающего за целую кафедру, кто-то, когда-то может заставить поехать в колхоз. Но Печёнкин торчал перед всеми «возмущёнными» личным примером, которым предупреждал возникновение каких бы то ни было недовольств: как среди студентов, так и среди преподавателей.

Перед самым отправлением, Бережной вдруг разволновался от возложенной на него ответственности: мало того, что есть просто опоздавшие, к тому же на него повесили больную: Кириллов и Кирьянов рассказали про температуру Николиной сразу после общей линейки. Горобова, лично убедившись, что девушка действительно больна, подвела к ней парторга и предложила потрогать лоб студентки. Владимир Ильич почти брезгливо приложил руку, поцокал, повозмущался насчёт безответственности некоторых при выполнении важного задания руководства страны, но с решением начальства института оставить больную на месте до полного выздоровления, согласился. Подкараулив Горобову у входа в автобус, Рудольф Александрович схватил декана за руку, останавливая:

– Наталья Сергеевна, а если у неё что-то серьёзное? – кивнул Бережной на Николину, отсевшую в сторону на лавку и провожающую друзей печальным взглядом. Декан поспешно вырвала руку, но, так как это получилось резко, стала говорить, как извиняться, перейдя с преподавателем на «ты», что иногда между ними случалось, как может быть между ровесниками или людьми равными:

– Не мне тебя учить, Рудольф. Примешь решение в соответствии с диагнозом. Кстати, завтра по дороге прессу свежую купи, пожалуйста, личная просьба. Я совсем запурхалась, не успела. А ещё журналы какие: «Крокодил» там и «Аргументы и факты», кроссвордов побольше, а то там в этом колхозе… – просьба превращалась в обращение, требующее иного восприятие. Бережной добродушно поправил:

– Совхозе, Наталья Сергеевна. Ты всё время путаешь, – мужчина смотрел, как младший брат на старшую сестру: принимая указы, но не обижаясь на них.

– Какая разница, Рудольф, пусть «совхозе», все равно от всякой цивилизации за месяц отстанешь, – даже прося, Горобова чеканила слова. Дождавшись положительного кивка от Бережного, декан полезла в автобус, выкрикивая на ходу и жестикулируя в хвост колонны автобусов:

– Грузимся, товарищи. Через пару минут отъезжаем. Поторопитесь!!!

– Та шо ж вы так кричите, Наталья Сергеевна? – недовольно сморщился Бражник, усевшийся на переднем сидении справа от водителя и как раз сразу у двери. На руках мужчина держал кокера, слева от него стояла большая сумка, в которой постелили полотенце, как в люльку. Там же лежала обглоданная добела кость, резиновый цыплёнок, уже не пищащий и откровенно пожёванный, болтался через край поводок с ошейником. Пёс до этого спал, но от крика всполошился. Бражник приподнял собаку, демонстрируя с чем связано недовольство.

– Ничего, проспится в колхозе ваш Золотой, Панас Михайлович. Ему-то картошку не собирать, – Горобова прошла за спину биомеханика и села на отдельное сидение, на котором уже стояли её вещи. Перед ней сидела Михеева, обмахиваясь веером.

– Панас Михайлович, а пёс у вас дорогу хорошо переносит, его не укачивает? – поинтересовалась Галина Петровна, протянув руку через ряд и поглаживая животное, – А то у меня на крайний случай вот, припасено, —Михеева показала из сумки край целлофанового пакета.

Студенты засмеялись. Кто-то стал вслух обрисовывать картину собаки, блюющей в пакет. Бражник зыркнул назад и проворчал, укладывая пса заново:

– Чего бы его укачивало? Скажете тоже, Галина Петровна. Это же охотничья порода.

– А на кого ваша псюха на полях станет охотиться? – Цыганок говорила со смехом, не думая о последствиях. Свете было очень весело и к тому же мало известно о характере Панаса Михайловича, тем более в связи с собачьими вопросами. Девушка просто встала с места, чтобы открыть люк по середине прохода; в автобусе было душно. Панас Михайлович вскочил с места и бешено закрутил глазами:

– Кто это такое спрашивает? У кого мозгов не хватает понять, шо мне не с кем оставить собаку дома? – Бражник сурово шарил взглядом по притихшим студентам. Савченко незаметно толкнул Свету в бок:

– Молчи.

– Да успокойтесь вы, Панас Михайлович, – махнула рукой Горобова, – Никто против присутствия вашего Золотого ничего не имеет. Тем более, что собака у вас – своего рода научный сотрудник. В виде фото-экспоната для изучения. Так? – Бражник согласно хыкнул, но продолжал заркать по салону в поисках виновного. Галина Петровна нашла и успокоила его взглядом. Декан, устраиваясь на сидении, продолжила:

– Ну и всё. Глядишь, эти варвары, что сидят сзади, научат ещё вашу псину чему-то полезному; например, жильё охранять, пока мы в полях будем. Вот и станет присутствие Золотого вполне оправданным, – Горобова говорила без улыбки, но тон был дружелюбным. Автобус выдохнул. Бражник кивнул и сел. Михеева протянула Панасу Михайловичу бутылку с водой. Он намочил руку, приложил ко лбу себе, потом Золотому. Горобова, закончив триаду, осмотрела салон и тут же заметила как ей весело подмигнул Лысков, сидящий напротив с Гофманом. Наталья Сергеевна не поняла жеста, повернулась, наткнулась на молчаливые лица Тофика Мамедовича и медсестры Татьяны Васильевны, устроившихся за ней с другой стороны прохода. Увидев в глазах подчинённых полувопрос-полуиспуг, Горобова догадалась, что подмигивание было адресовано всё-таки ей.

«Это что за регулярность?» – лицо декана насторожилось, но в это время автобус тронулся и студенты одобрительно загудели.

– По-е-ехали! – закричал Соснихин, – Юрок, песню запе-е-вай!

Миша стукнул по плечу Стаса Доброва, сидящего рядом с ним через проход, Стас передал эстафету, пихнув Галицкого, повернувшегося на призыв. Галицкий махнул по причёске Стальнова, едва задев приподнятый чуб. Стальнов дал Доброву щелбан. Стас ответил щелбаном, поставив его Соснихину. И каждый раз действие сопровождалось притворным охом или вскриком, что было смешно.

– Клоуны, – сощурила глаза Кашина, развернувшись и рассматривая ребят пристально. Володя сморщил Ире рожу. Стас послал воздушный поцелуй, засмущав. Юра в это время быстро расчехлил гитару и прикоснулся к струнам, глядя на них с лёгкой грустью: четверостишье, пришедшее в голову в июле, сложилось за месяц отдыха дома в красивую песню.