Елена Поддубская - Эх, Малаховка!. Книга 2. Колхоз

– А это что? Сухофрукты? А это? – декан подняла прозрачный полиэтиленовый пакетик с круглыми вафельными коржами, – А это зачем?

Серик удивлённо посмотрел на коржи, потом на Попинко:

– А это зашем, Аныдрей?

– У меня четвёртого октября день рождения, – смущённо ответил Попинко, – вот, думал, направлю торт из коржей и сгущёнки.

– А водка, получается, тоже для этого случая? – Горобова вернулась к тумбочке, всё ещё держа в руке сахар, кивнула на её содержимое.

– Вовсе нет, – ответил Андрей покорно, добродушно улыбаясь, – Водка и мёд – лучшее зелье от простуды. У меня всегда бронхи быстро простужаются. Мама меня водкой с мёдом потчует вовнутрь и горчичники на спину. Неужели так трудно понять? Это же простая психология. – Попинко смотрел как обычно без подвоха и говорил без всякой издевки, как говорят часто взрослые с детьми, объясняя элементарное. И снова не тон голоса и не выражение лица парня заставили Горобову наморщить лоб.

– Психология, говоришь? – Наталья Сергеевна внимательно смотрела на Андрея, но в глазах бегали мысли, шебурша память, – Психология? Попинко? Факультет в МГУ? – Наталья Сергеевна говорила кодом, но Андрей её понял – декан тут же заметила испуг в глазах парня и всё поняла: Попинко и не собирался козырять своим положением сынка именитого папочки. Похоже, наоборот, он скрывал это. Горобова была сама неплохим психологом, поэтому на молчаливую мольбу в глазах Андрея также молча кивнула:

– Ладно. Будем теперь знать куда ходить за чаем, – пошутила Наталья Сергеевна, подмигивая остальным и стряхивая остатки сахара с руки в пакет. – Забирай, Попинко своё богатство и береги пуще глаза, – декан вернула сахар, – Пойду помою руки, а то липнут. А ты, Савченко, зря парня третируешь. Я бы от такого соседа по комнате ни за что не отказалась, – Горобова вышла в коридор и смотрела теперь на толпу студентов.

– А можно мы тогда его к нам в комнату заберём? – тихо спросил у декана Саша Попович, стоявший среди прочих.

– Зачем?

– Как это зачем? Здесь он с Геной не ладит. А у нас Галицкий такому другу будет только рад: у Юрка у самого нет такой аптечки, как у Андрюхи.

– Ну-у, не знаю, – Горобова оглядела комнату растерянно. На лице Попинко появилась мгновенная радость. Наталья Сергеевна снова повернулась к Поповичу. – А как быть с кроватями?

– Так вон же ваши стоят никому не нужные, – кивнул штангист на кровати вдоль стены, вынесенные из комнаты Горобовой.

– А вам тесно не будет?

– Не будет, – уверил Горобову Добров, согласно выставивший до этого большой палец на вопрос Поповича.

– А тогда я – к ним? – моментально отреагировал на смену положения Штейнберг, кивая на комнату, в которой всё ещё стоял Попинко, – И Ячека со мной. А то мы, как неприкаянные, у штангистов пристроились, – Юлик подтолкнул рыжего Мишу поближе к декану.

– Во! Это дело. Давай, Юлик, переселяйтесь. С Мячиком весело. Я уже по нему заскучал как по родному, пока час не видел, – одобрил перемещения Савченко.

Горобова вместо ответа только махнула рукой и пошла в начало коридора, ближе к крыльцу, посмотреть на сей раз как устроились в комнатах преподаватели, дабы и тут изначально избежать конфликтующих характеров. Но взрослые люди воспринимали создавшееся положение как положено, не создавая в отношениях напряжения и не высказывая недовольства.

– Всё очень даже здорово, – весело отрапортовал декану Павел Константинович, снова подмигивая и предлагая свои услуги, если необходимо. В одной комнате поселились молодые преподаватели: Лысков, Джанкоев, Михайлов, Молотов и Русанов, который по возрасту больше подходил к старшим, но по характеру всегда неплохо ладил со всеми, а посему предпочёл компанию повеселее. В другой комнате неторопливо и основательно устраивались Бражник, Гофман и Печёнкин. Тут же, предполагалось, будет жить Бережной. Пятое место в комнате умышленно освободили от ненужной кровати, оставив его для собаки Панаса Михайловича, посчитав кокера тоже живым членом коллектива и устроив псину на коврике, заботливо захваченном Бражником из дома. На шевеления людей пёс смотрел унылым взглядом, то и дело фокусируя внимание на сиреневых тапочках Владимира Ильича, выложенных из целлофанового пакета под кровать. Тапочки были широкие, шерстяные, с пушистой белой полоской по верху и мехом внутри, какими бывает женская домашняя обувь, и, наверное, напоминали собаке игрушку. Во всяком случае, среди всего остального они представляли для животного единственный интерес. Замечая направление взгляда своего питомца, Панас Михайлович мысленно и тщательно активизировал установку на «неприкасание», надеясь, что телепатия снова сработает, но на всякий случай то и дело тряс перед носом пса указательным пальцем, проговаривая вслух запрет на любого рода фривольные мысли. Золотой на предупреждение: «Смотри у меня», ничего не отвечал, на несколько минут лениво отворачивал голову, показывая что указание понял, но затем, повинуясь все тому же животному интересу к необычной паре тапок, устремлял на них протяжный взгляд и шевелил лапами перед ковриком, словно рыл в полу яму.

В комнате женщин уже успели обосноваться Галина Петровна Михеева, Татьяна Васильевна Иванова, медсестра, и преподаватель кафедры игровых видов спорта Зайцева Гера Андреевна – женщина высокая, мощного телосложения, с широкими плечами и толстыми руками и совершенно кобыльим лицом – массивным тупым носом, вытянутой нижней челюстью и огромными грустными глазами, как у запряжённой лошади. Добавлял сходства с животным хвост, туго затянутый при любых обстоятельствах тонкими чёрными резинками назад и слегка вверх. Порой казалось, что даже спит Гера Андреевна, не распуская волос. Голос этой женщины студенты слышали только во время занятий, а коллеги, если задавали вопрос. «Гера», как её запросто звали все, имела обыкновение молчать, любила читать книги, о чём свидетельствовала привезённая настольная лампа и целая сумка книг. Недовольная тем, что в комнате не оказалось ни одной розетки, Гера Андреевна села на кровать и уткнулась в одну из книг, пользуясь тем, что в окна снаружи попадал пока хоть какой-то свет. Глядя на неё, можно было предположить, что вечера в бараке покажутся женщине долгими и нудными. Комфорт и общие разговоры Зайцеву не интересовали. А вот весёлая и разговорчивая по характеру медсестра Татьяна Васильевна, тут же включилась в благоустройство жилища, устелив поверх казённого одеяла, толстого, шерстяного, сбитого в стирках и мрачного по окраске, весёлый плед с яркими экзотическими цветами, и положив у кровати пушистый вязаный коврик. Зайдя в комнату к коллегам, Наталья Сергеевна застала Михееву и Иванову за креплением шторы к окну: гардины над ним не было и в помине, но в раме торчали давно кем-то вбитые гвозди. Вот к ним-то и прилаживали кусок ткани со вдетой в него бельевой верёвкой.