Владимир Маталасов - Серебряная Птица

Сказав всё это, Старец достал из бокового кармана длинной хламиды какой-то предмет и протянул его Зоряночке.

– Возьми, это тебе!

Девочка послушно приняла подношение. Предметом этим оказалась маленькая шкатулка, легко разместившаяся на её ладошке.

– Открой её! – молвил Старец.

Следуя совету незнакомца, девочка приоткрыла крышку шкатулки. На самом дне её, в сиянии звёзд, она увидела несколько маленьких зёрнышек, а поверх них – небольшое пёрышко и перстенёк с изумрудным камушком.

– То всё тебе, милая, – пояснил Старец. – Зёрнышки – это семена добра. Пёрышко исполнит любое твоё, но всего лишь одно, заветное желание. Стоит только сказать:

и вслух произнести его. Оно тут же и исполнится, а пёрышко исчезнет навсегда. Перстенёк же сослужит тебе добрую службу и поможет отыскать своё счастье в лице юноши – добра молодца. Как всё это произойдёт, Богу одному известно, но произойдёт обязательно.

Тут Старец умолк. Глаза его светились лаской и добротой. Полы хламиды, едва касаясь земли, издавали тихие, мелодичные звуки журчанья ручья. Стать его, похожая на волшебное изваяние, мерно подрагивала в свете лунных бликов.

– Вот, пожалуй, и всё, что должен был сказать тебе, – наконец-то нарушил он молчание. – А теперь ступай себе с Богом! – и он коснулся рукой плечика Зоряночки.

От этого прикосновения девочка вдруг почувствовала во всём теле какую-то необыкновенную лёгкость. Горбик пропал, а хромота куда только девалась. Тут Старец неслышно стукнул посохом о землю. Видение тут же и исчезло, и… девочка проснулась.

Небо уже начинало заниматься зарёй. В поле застрекотали кузнечики. Из берёзовой рощи доносились прерывистые, призывные трели соловья. Дурманящий запах трав, казалось, обволакивал природу и всё живое, находящееся в ней. Мир постепенно просыпался.

Первым делом, что почувствовала проснувшаяся девочка, так это какой-то твёрдый предмет в своём кулачке. Ещё лёжа под кожушком, она разжала пальчики. На ладошке её красовалась маленькая шкатулка. Открыв крышечку, она увидела на самом дне её несколько зёрнышек, маленькое пёрышко и перстенёк с изумрудным камушком. От такой неожиданности девочка тут же вскочила на ноги: значит сон-то был вещий!

– Дядюшка Чубчулай, дядюшка Чубчулай! – радостно воскликнула она, обращая взор свой в сторону цыгана-конокрада, застывшего на земле в неизменной позе турецкого султана. – Боже мой! Радость-то какая!

Девочка прыгала и заливалась радостным смехом, словно малое дитя, а Чубчулай в большом смущении и недоумении, широко раскрыв глаза свои, смотрел на неё и ничего не понимал. Однако, в скором времени, с великим содроганием во всём теле, он приметил, что девочка внешне сильно изменилась: куда только подевались и горбик её и хромота. Чубчулай быстро поднялся с земли.

– Да что это с тобой, Найдёнушка? – пребывая в наивысшей степени растерянности, спросил он. – Что случилось, дитя моё? Отчего светишься ты как ясно солнышко?

– И никакая я не Найдёнушка, а – Зоряночка! – радостно танцуя вокруг давно погасшего костра, сообщила она старому цыгану своим звонким, заливистым голосочком.

Немного погодя, остыв от радостного возбуждения, она увлечённо стала передавать ему содержание своего сна. Тот только молчал и одобрительно покачивал головой.

– Какие только чудеса не случаются на этом свете! – вымолвил Чубчулай, разглядывая со всех сторон свою собеседницу. – До чего ж хороша ты стала, Зоряночка: пуще прежнего. Навряд ли теперь сыщется тот человек, который не будет завидовать твоей красе…

В скором времени небывалая новость разнеслась по всему табору. По этому случаю был устроен пир горой с песнями да плясками, с шутками да прибаутками. Веселились весь день и всю ночь. А поутру следующего дня был созван совет старейшин, на котором решили: не место Зоряночке в цыганском таборе. Уж больно хороша собой: стройна, красива да белолица. Не цыганская, вольная, кочевая жизнь подстать ей, а такая, которая предписана ей свыше. Но так как девочка ещё мала и не приспособлена к взрослой жизни, то пусть поживёт пока ещё лет пяток в таборе, а там видно будет. На том и порешили.

И стала Зоряночка дальше жить да поживать в цыганском таборе. Добрая, работящая, она снискала любовь и уважение среди своего окружения. Помогает всем по хозяйству: и обед приготовит, и постирает, и коня стреножит, и деточек чужих, малых понянчит. В свободное от работы время забавляется в разные игры со сверстниками. А какова рукодельница, певунья да плясунья. Ну просто цены ей нет. Когда же поручают пасти на лужку козочек да овечек, то вся живность собирается вокруг неё: бабочки, стрекозы, кузнечики, сверчки, птички, кошечки, собачки. Одно умиление, да и только…

Так, незаметно, год за годом, и пролетели пять лет. За это время Зоряночка успела превратиться в пятнадцатилетнюю девушку. Цыганские одежды и наряды только подчёркивали небывалую, необыкновенную красоту её.

Но вот пришло время и наступила пора расставания Зоряночки с близкими ей людьми. Всем табором, со слезами на глазах, с заунывными песнями провожали они её в дальний путь. Ребята, сверстники девушки, тихо вздыхали в сторонке и очень сожалели, что никому из них она так и не достанется. А ведь какая красавица, какая работящая. Вот бы ведь кому-то из них всем жёнам жена была. Да ничего не поделаешь: судьба!

Шаро Баро запряг коня в кибитку.

– Прощайте все! – со слезами на глазах молвила Зоряночка. – Прощайте, милые! Я вас очень люблю и никогда не забуду, буду всегда помнить и молиться за всех вас. Даст Бог, ещё свидимся.

С этими словами кибитка, управляемая Шаро Буро, медленно двинулась по пыльной просёлочной дороге, сопровождаемая крикливой, разноголосой гурьбой ребятишек и прощальным лаем собак. Взрослое же население цыганского табора долго ещё стояло и смотрело вслед удалявшейся повозке.

Путь её был не далёк и не близок – в небольшой городок, – туда, где по предварительному уговору старого цыгана с богатеньким богатеем Вав илой Зоряночке предстояло поступить к последнему в услужение, в качестве прислужницы. А у Вавилы того была жена Пелагея, сынок Балдад ур, да дочка Веред а. Что муж, что дети – одна сатана. Жадные, завистливые. Одна только Пелагея сердобольная, да добросердечная, за что в семье её никто не любил. Да и была-то она Вавиле чуть ли не десятой женой на седьмом киселе. А всех прежних своих жён он своим поведением раньше времени в могилу уложил.