Глеб Шульпяков - Цунами. Дневник сиамского двойника

– Не спасет, – она вяло отказалась.

С тех пор как в детстве она сломала молнию и два часа просидела с подолом на голове, считалось, что у нее боязнь замкнутого пространства.

– Смотри! – перед посадкой она разбудила меня.

Сквозь отражение моего лица в иллюминаторе проступили огни города, лежавшего внизу, как блюдо с финиками. Золотые жилы проспектов, паутина улиц. Минареты, похожие на осветительные штанги. Залитые светом безлюдные площади.

– Ночь. – Она откинулась в кресле. – Зачем иллюминация?

Я пожал плечами:

– Ублажают взор Всевышнего.

Несколько звезд слабо моргали над горизонтом.

Однажды меня окликнули на улице, и моя жизнь переменилась. Он курил на служебном входе, а я проходил мимо и, услышав свое имя, оглянулся. Так меня звали в школе, и на секунду все внутри осветилось тем, прошлым, светом. Давно утраченной уверенностью и покоем.

В темноте кто-то помахивал огоньком сигареты, и я развернулся, сошел с дороги. А дыру, которая возникла в воздухе, заполнили сырые осенние сумерки. Мы обнялись, он что-то говорил, отставив сигарету, пока я не узнал его, не вспомнил. Тогда свет погас, и на душе стало тревожно и холодно, как бывает, если решение принято и судьбу не воротишь.

Мой школьный приятель оказался директорским пасынком и работал в театре завлитом. По крутой и длинной, как во сне, лестнице мы поднялись в кабинет, где стрельчатые окна начинались тоже по-сновидчески – от пола.

В рюмках был разлит «Армянский», как будто он ждал меня.

«Ну, как ты, что?»

Я рассказал, что заканчиваю сценарный, и кивнул на папку, в которой лежала рукопись. «О чем?» – Он выпустил дым на бумаги. Недослушав, стал жаловаться на склоки народных.

«Дед» ищет молодые таланты, а где их взять в наше время?»

Я сидел на низком подоконнике и смотрел, как скользят внизу лакированные крыши автомобилей. Между машин лавировал человек в сером плаще, и на секунду мне показалось, что этот человек – я.

Я очнулся, когда по трансляции дали три звонка.

«Хочешь на сцену?»

В тот вечер играли Островского.

«А что нужно делать?»

И вот нам уже выдали шинели студентов, мы воровали яблоки. Там, на сцене, я впервые увидел зрительный зал. Он выглядел черным и бездонным, что-то искрило, поблескивало в его глубине, дышало и шевелилось. Потом отсиживались с коньяком у костюмерш.

Ближе к ночи перекочевали к артистам, где шла своя пьянка. Когда пожарный обходил здание, вернулись к стрельчатым окнам. А утром раздался звонок.

«Ты переделаешь сценарий в пьесу, – начал он без предисловий. – А я пристрою ее в театр. Как идея? Гонорар поровну».

Так умер мой сценарий и на свет появилась пьеса «Аморетто». Мои сны обрели голос. История о молодых людях, внезапно разбогатевших на фальшивом ликере; о свободе, которую им подарили, – и бесконечном тупике, в который она завела; о другом , который скрывался в них – и постепенно поглотил, слопал каждого.

Я считал, что внутри каждого из нас живет еще один человек. Незнакомый, собранный на другой фабрике – из историй, о существовании которых мы до времени даже не подозреваем. Чье лицо лишь изредка проступает сквозь наши черты и делает их неузнаваемыми. Героям из моей пьесы судьба дала возможность увидеть этого человека, испытать страх и трепет, глядя на отражение в зеркале. Именно об этом – о страхе и трепете перед собственным отражением – и была моя пьеса. Ее приняли к постановке в год, когда главный зачислил студентов, и я покорно отдал своему покровителю половину от гонорара, даже не догадываясь, какой подарок он приготовил мне на самом деле. Потому что, увидев актрису на главную роль, я обомлел. Я понял, что давно влюблен в эту женщину с рыжими глазами, которая сто лет назад сыграла в знаменитом детском фильме, а теперь выходила на сцену в театре. Когда я понял это, на душе у меня стало спокойно и весело, как бывает, если знаешь, чем все закончится, и можно потянуть время, ведь на сцене она произносила мои слова, а значит, все остальное принадлежало мне тоже.

Случилось так, что после одного из прогонов завлит затащил нас к себе, а потом куда-то исчез. Я обернулся – она стояла у стрельчатых окон и смотрела на улицу. Сцена повторяла финальный кадр из фильма, и все мысленное просто сделалось явным, причем в той же последовательности.

Кожаный диван отлипал от голого тела как пластырь. Она сделала глоток из рюмки и попросила зажигалку. Я усмехнулся, ведь этих слов не было в моей пьесе, и сигаретного дыма, который повис в сумерках, – тоже.

Свадьбу отмечали в служебном буфете. Когда нагрянул «дед», народ притих и заулыбался. Плотоядно приобняв невесту, он предложил за жениха. Все вокруг стали озабоченно озираться.

«Ну, в общем, за него», – подытожил он в пустоту.

Я понял, что меня в этом театральном собрании никто не замечает. Но разве это имело значение – теперь, когда девочка из фильма стала моей женой?

Ближе к ночи, когда все разошлись, мы вышли на сцену. Два часа назад здесь кипели страсти, играла музыка. Мы выходили на поклоны. А сейчас была тишина, сумерки, пахло пылью и перегретым металлом.

Она встала по центру, а я запустил круг. Пьяные и счастливые, мы сели спиной к спине, и театр медленно поплыл вокруг нас. Кирпичный задник с фанерным садом, подложа, авансцена. Подсвеченный дежурными лампами, зал напоминал гигантскую полость рта.

Спускаясь по трапу, я жадно втягивал сухой зимний воздух, который струился из невидимой туркменской пустыни. Транзитный накопитель напоминал спортивный зал: те же голые грязные стены, сетки на окнах. Крашеные скамьи, не хватает только разметки.

Я занял очередь в буфет, она отправилась искать место – но через минуту вернулась.

– Сиденья железные, – пожаловалась. – Холодно.

Буфетчица с песочным лицом нацедила коньяку, жена подняла рюмку и чокнулась с портретом вождя на этикетке. Та покачала головой и отодвинула бутылку.

– Первый раз в Таиланд? – сказал кто-то.

Несколько человек, как по команде, посмотрели в нашу сторону.

Это был мужчина лет тридцати или пятидесяти, без возраста. Он сидел справа и держал в руке рюмку синего цвета.

– Давно хотели… – Я вдруг понял, что рюмки в баре разноцветные. – Но…

Мы выпили, он шумно выдохнул.

– А я в шестой… – Он постучал по рюмке.

Песочная буфетчица снова наполнила. Мы разговорились. Он рассказал, что у них компания, они приезжают из разных городов, просто бронируют один и тот же отель, а потом встречают Новый год и отдыхают.

– Массаж, катера… – он размечтался. – Без жен, конечно. Но мне все равно, я холост.

Мы снова выпили, он принялся насвистывать что-то веселое и положил руку на плечо (мне почему-то часто кладут руку на плечо). Это была мелодия из фильма, того самого.