Глеб Шульпяков - Цунами. Дневник сиамского двойника

Квартира представляла собой огромную комнату со скругленной стеной и окнами-иллюминаторами. На полу валялись циновки, светильник тихо мерцал в углу, пахло благовониями или марихуаной, тренькала музыка. Хозяин сидел в углу, и мы не сразу заметили его. Даже в полумраке было видно, насколько он изменился. Подвижное, гуттаперчевое лицо его как будто превратилось в маску и стало невозмутимым, каким-то глиняным, и когда жена его поцеловала, я даже испугался, что нос или ухо отколется. Говорил он мало, странно растягивая звуки. Через паузы рассказал, что у него магазин, он продает мебель из Таиланда, в основном плетеные кресла и ширмы. Что клиенты из дизайнеров берут под оформление квартир и что дело давно налажено, поэтому в Таиланде он чаще на отдыхе, а не по делам.

«Живу на острове. Курю, трахаю местных девок».

Он разлил чай.

«Не скучно?» – Это спросил я.

«Пишу о внутренних мирах человека, – ответил он. – Что-то вроде путеводителя, правил эксплуатации. Книгу».

После чая он включил музыку, и я с удивлением узнал старую вещь. Это была Carpet crawlers . Последний раз я слушал эту вещь в школе, когда-то она была моей любимой группой. «Идешь по саду, раздвигая мокрые ветки» – так я рисовал эту музыку в воображении. И вот благодаря Сверчку эти ветки снова стояли перед глазами.

О театре не говорили – человека, который сидел перед нами, с театром ничего не связывало. Мы пришли за другим. На тот момент мы уже купили билеты в Таиланд, ей хотелось открыть карты и посоветоваться.

«И вы туда же», – в ответ он только усмехнулся. С тем же отрешенным видом рассказал, как добраться до острова, как найти хозяйку бунгало, какой взять мотороллер, что есть и пить, где брать курево. Говорил монотонно, глядя в угол, как будто там сидит его настоящий слушатель или тот, кто ему диктует. Потом мы засобирались. Сверчок не задерживал, наоборот, охотно помахал нам, но провожать не вышел.

После душной квартиры дышалось легко, и мы медленно побрели вдоль улицы. Повернувшись, она вдруг спросила с отчаянием:

«Скажи, ведь ты – это ты ?»

Мы остановились на трамвайных путях.

«Ведь это ты ждал меня за кулисами? В кафе? Записки, цветы, портреты ты дарил, правда?»

Я вспомнил голую фею из квартиры напротив.

«Конечно».

Среди приземистого квартала сверчков дом заваливался в небо, как дирижабль. Я посмотрел на окна. Последний этаж ротонды, где находилась его квартира, был неосвещен, только в одном окне светилась нелепая неоновая вывеска «Cafe Bar 24 часа».

Вдоль вагонов по перрону шел подросток в шлепанцах. В аквариуме из пластика, который он толкал перед собой, лежала гора сушеных кузнечиков.

– Не хочешь?

Я представил, как хрустят на зубах лапки.

– Нет.

В купе из кондиционера хлестал ледяной воздух, и я заклеил гнезда скотчем. Постепенно температура выровнялась, а поезд набрал скорость. Потянулись пригородные огни, потом вагон нырнул во тьму. Редкие фонари выхватывали то мостки у воды, то хижину, то бамбуковую веранду, на которой сидели кто с ложкой, кто с чашкой – застывшие фигурки. Потом она забралась на верхнюю полку и заснула, а я уставился в окно, но ничего, кроме размытого отражения, не увидел – как будто с той стороны на меня кто-то смотрит.

Нас разбудили на рассвете и, полусонных, ссадили на голый откос. Поезд тут же бесшумно уполз, а в чистом поле остались такие же, как мы, заспанные и недоумевающие парочки. Надо было ждать – и туристы, поеживаясь, улеглись на вещах. Все стихло, только время от времени слышался шепот на голландском или по-английски, по-немецки. Или тихий звонок телефона.

Через поле, на котором мы лежали, шла разбитая сельская дорога – обычный вид, каких полно у нас в средней полосе. Вот только солнце необычное – большое и кроваво-красное. Пять утра, а печет.

Не успел я задремать, как нас разбудили. Это был чернокожий парень в растаманской шапке. Оглядев спящую команду, он весело хлопнул узкими ладонями – и туристы, как лагерники, выстроились в шеренгу.

– Эй, на чемодане! – он помахал мне. – Тебя тоже касается.

Народ уставился в нашу сторону.

– Да пошел ты, – ответил я по-русски.

По дороге к нам ехал автобус.

За деревьями лежала широкая, с водой молочно-зеленого цвета и тихая река. Она была подернута дымкой, и помятый пароходик у причала тихо коптил розовое небо. Компания стала перебираться на палубу, занимать лавки. Наш чемодан отказывался ехать по траве, и я взвалил его на спину. Пока мы возились, места внутри заняли, оставалась только верхняя палуба. Пока искали место среди людей и рюкзаков, пароход бесшумно отчалил и выплыл на середину. Его окружили моторные лодки – это были плавучие лавки. Чуть дальше скользили шлюпки на веслах. Пароходик медленно шел вдоль берега. Было видно, как на ветру покачиваются плавни и сверкают заводи, окруженные затопленными деревьями. А дальше, где река впадала в море, был туман.

Когда я проснулся, мы шли в открытом море. В небо набежали облака. Они были странные – кучерявые, как петрушка, а волны – изумрудные, с белой оторочкой. Они красиво откатывали от борта и растворялись в море.

Накрывшись от солнца кто чем, на палубе все еще спали. От нечего делать я стал разглядывать пассажиров. Все это был контингент разнообразный, хотя в основном зрелый. Имелась даже парочка сухопарых стариков. Эти не спали: один читал местные газеты, а другой слушал транзистор. Через два часа в жарком мареве появились размытые очертания. Народ на палубе зашевелился, люди подтянулись к борту, шутили. Потом все затихли, просто замерли. Неумолимо увеличиваясь в размерах, остров приближался. Как на замедленной съемке, открывались его отроги и скалы, узкие бухты и заросшие расселины, каменные выступы в лимонных пятнах. Это был целый мир, другая планета – неизвестная и прекрасная, и люди молча следили, как она разворачивается в пространстве.

– Судя по всему, мы у врат рая.

Она усмехнулась, но по глазам я понял, что она с трудом скрывает волнение.

Первое время я очень болезненно переживал судьбу своих сценариев. Сражался с режиссерами за каждую реплику, за каждую сцену. Даже по костюмам и то влезал с советами. Потом стал изображать презрение. Смотрел сверху вниз, делая вид, что мне безразлично и я занимаюсь этим только из-за денег. А пару лет назад по-настоящему плюнул.

С удивлением и радостью я обнаружил, что мне действительно все равно, какими выйдут на экране мои персонажи. Как будут вести себя, что скажут. И перестал ездить на премьеры в провинцию, записывать сериалы. О том, что спектакль идет с успехом, узнавал по начислениям на книжку или по вырезкам из газет, которые присылали завлиты. Мне вдруг стало ясно, что, наделяя героев собственной фантазии жизнью, я избавляюсь от шумных постояльцев, да еще получаю за это деньги, и глупо желать большего.